Не обижайте Здыхлика. Людмила Станиславовна Потапчук

в красоте, чтоб, говорит, сияние от нее звездное исходило, повелеваю, говорит! И лунное, говорит, чтоб сияние тоже исходило, да что там мелочиться, пусть и солнечное исходит. Красота, говорит, красота! Еле эту ведьму от микрофона отпихнули с ее красотой. Другая вылезла: настраиваю, говорит, юную Талию на добродетель, чтобы не зародилось в ее душе зло, чтобы всем живущим желала она только добра и чтоб творила его направо и налево, сколько жизни хватит. Гости аж запереглядывались: на что это, мол, намекается? У кого это тут зло в душе? А тут уж ведьмак вышел, руками крутит, глазищами вертит, тряпками какими-то замахал: на богатство, говорит, настраиваю девочку, на богатство, чтоб ни в чем ей нужды не было никогда. Ну, этого хорошо встретили! Хоть это и немного стоит – дочку таких родителей на богатство настроить, где уж ей бедности-то хлебнуть.

      Кудрявый ведьмак выскочил, с которым Коршуниха еще толковала: здоровья, говорит, девочке отменного, ни одна хворь пусть ее не берет, и живет пусть долго. Ну, этому не очень хлопали: тоже невидаль, здоровья пожелать. Да и остальных не особо жаловали: которые желали в науках преуспеть, которые – на всех инструментах играть не хуже артистов, да петь еще. Кому это надо, когда богатство есть.

      Тут Коршуниха и вышла. Чегой-то, говорит, гости дорогие заскучали, давайте-ка я вас повеселю. Гости ну шуметь: давай, давай! Ну она и повеселила, мало не показалось.

      Будем, говорит, честны, большинство из нас, колдунов, шарлатаны отменные, ничего-то не могут, только мозги вам пудрят за ваши деньги. Однако пожелали все правильно, и пусть оно моей волею сбудется. Все это у девочки будет, и красота, какой не видано, и ум, о каком не слыхивали, и таланты всякие, и здоровье. Уж такое, говорит, у нее здоровье случится, ей даже спать не надо будет, чтоб его восстанавливать. Сколько мы времени, говорит, на сон тратим, о-го-го, а ей, говорит, и не придется, дарю я ей вечную бессонницу. Слышите, вообще спать девочка не будет, никогда! И добра-то она будет, и всеми любима. Да только раз все это вам неинтересно, поселю-ка я у нее внутрях великий голод, да не до пищи, а до справедливости в жизни, до всеобщего счастья. А поскольку, говорит, этого достичь в нашем с вами мире невозможно, то ничего-то девочку из ее благ радовать не будет, ни красота, ни здоровье, ни богатство ваше хваленое. И пусть, говорит, все, что она ни сделает, кажется ей ничтожным как песчинка в море. Что, говорит, угодила я публике, интересно теперь, да?

      И талдычит, и талдычит, как завели ее, гости аж онемели, да и колдуны тоже, как столбняк их всех хватил. Один только кудрявый ведьмак Коршуниху за рукав дергает, угомонись, мол, а та все отмахивается. Потом уж договорила, от микрофона скок да к нему – чего, мол, ты меня дергаешь, сама все знаю, тоже мне указчик нашелся. И обратно скаканула, ерунду свою пороть.

      Ох тут возня пошла! Хозяйка вся дергается, кричит, девки вокруг нее скочут, флаконы нюхать суют, Хозяин кричит: вон! Вон! А у самого лицо все перекосило. Колдуны шепчутся, артисты галдят, красавец-то ведьмак все ж таки Коршуниху от микрофона оттащил, а она-то глазищами