– «Прости, я опоздал на твою премьеру», – произнес тот, немного смутившись.
– Если бы ты знал, Руфус, как я рад видеть тебя именно сейчас!
Руфус насторожился:
– Да что это с тобой?
Азраил переменился в лице: смятение бросилось в глаза, голос дрогнул.
– У меня – странное предчувствие… – прошептал он в сильном волнении, с улыбкой сумасшедшего озираясь по сторонам.
– Предчувствие? – Руфус снял футляр с плеча, прислонил к стене и внимательно посмотрел на Азраила. – О чем это ты?
Азраил не ответил.
– Да выйди из роли! Уверен, станет легче. Вижу, ты еще не содрал грим и не выплюнул актерские рефрены.
Азраил продолжал лежать на полу и, не отрываясь, смотреть в потолок.
– Твоя поэтическая конвульсия теперь некстати. – Руфус нахмурился.
Азраил одним рывком вскочил на ноги:
– Ладно. Долой мрачный образ. – Он принялся снимать с себя сценический костюм.
Руфус пристально следил за его действиями:
– Кого ты играл на этот раз?
– Дьявола, – безэмоционально ответил Азраил.
– А-а-а, – понимающе кивнул Руфус, словно названный персонаж был его ближайшим приятелем.
На руке Азраила блеснул браслет в виде змеи. Громоздкие кольца бронзовой хваткой сжимали его тонкое, едва не прозрачное запястье.
– Что-то болит? – спросил Руфус, не отрывая глаз от его руки с браслетом.
– Пьеса. Болит и ноет, – Азраил измученно улыбнулся. – Вырвала душу и на ее место поселила сотню других.
– Я так и знал, – спокойно произнес Руфус.
– Наверное, мне уже противопоказано играть? Еще год назад я был счастлив, просто находясь в этих стенах. Что со мной стало, Руфус? – Неуверенный шепот Азраила растворялся в прерывистом дыхании. – Вряд ли ты поймешь меня, мы познакомились, когда я уже был таким…
– Не думай об этом, – перебил его Руфус, – просто играй, и все. Не сравнивай себя прежнего и себя настоящего.
Азраила отрезвили его слова, он откашлялся и с неуверенного шепота перешел на хрип:
– Может, уйти из театра?
– Нет. Вряд ли это верное решение. – По лицу Руфуса пробежало беспокойство. – А ты бы браслет этот снял, вон как впился… – поспешно добавил он и тут же умолк.
В Руфусе, помимо ярмарочной, яркой внешности, была какая-то едва уловимая чертовщинка. Спокойная, взвешенная речь, и в то же время – шутовская словоохотливость. Выдержанная молчаливая наблюдательность сосуществовала в нем наравне с порывистыми эмоциями трагика. Две крайности, в причудливой гармонии сменявшие одна другую. Все на грани несуществующей грани.
Азраил смущенно улыбнулся:
– Это подарок, – пробормотал он невнятно, взглянув на потолок, в центре которого шевелились две черные