– Сюда! – раздалось эхо тысячи голосов.
Тени подлетели к тому месту, которое не трогал свет от огня. Это был некий концентрат той темноты, что еще недавно заполняла гранатовый колодец. Она слепилась в форму бутона. Ни одна струйка огненного света не могла проникнуть внутрь цветка, так сильно он сжимал лепестки.
– Мантию! – грянуло изнутри цветка.
Тени начертили на яркой стене большой прямоугольник, сорвали его с гранатовой плоскости и протянули в черную сердцевину. Один взмах – и шелковый звук разорвал лепестки бутона, цветок раскрылся. В его центре бил кровавый гейзер, разбрызгивая алые капли. Несколько оранжевых искр упало на черные лепестки, и по ним начал расползаться змеиный огонь. Прожигая насквозь, он словно перерисовывал их на свой лад, и через мгновение это были уже не лепестки, а крылья летучей мыши. С мягким шелестом они взмыли вверх и вскоре исчезли из вида. Другая пара лепестков начала скручиваться в трубочки, тянуться, извиваться, превращаясь в стебли вьющихся растений. Стебли эти ползли, цепляясь за стены черными усиками, все выше и выше, пока их не поглотил огонь. Оставались еще два лепестка. С зеркальной симметричностью чуть заметно трепетали они у подножья кровавого гейзера, словно тени на воде. Но вот и они, пронизанные светом, наконец разбились, забрав с собой последнее напоминание о глухой темноте. Внезапно падающий поток замер, капли застыли в движении. Вода превратилась в материю, струи – в складки. Кровавые, они ниспадали шелковыми лоскутами. Мантия была сложена так, что казалось, покрывала тело какого-то существа, однако на месте, где должна была быть голова, ничего не было, ворот окаймлял невидимую шею.
– Верни мне боль мою и скройся!
Мы с ней наедине судьбу разделим!
Величие отринув, демон перед тобою на коленях,
Так узри!
Азраил упал на колени. Минутное молчание. Мысли продолжали путаться. – «Разменивая жизнь на красивые акты, я готов умереть в своей роли, лишь бы нож оказался настоящим орудием смерти…» – театральная пауза оборвалась:
– Ты прости меня, бог, и рази прямо в сердце,
Чтоб не билось оно тленной жизнью в груди.
Под прохладным покровом ночной вселенной
Бей безжалостно, ты победил!
«Вот и все, мои последние слова… Сейчас – аплодисменты». Азраил не любил аплодисментов и света, что зажигали после последнего действия: на их волнах он переплавлялся в обычную жизнь, наигранное таинство разбивалось в мелкие осколки. Азраил считал их слезами на лицах зрителей. Стоят ли эти слезы мучительной игры актера, болезненной инъекции, вживающейся в душу, стоят ли они того, чтобы им искусно созданный мир вдруг исчез, погребенный под грубым шумом благодарных рук? Ответа Азраил до сих пор не знал. Но вот электрический поток облил его с ног до головы, вырвав из уютного мрака,