– Тонкие брови его нервно дернулись, но глаза остались неподвижны.
Хэпи не ответил.
– У тебя, Азраил, видно, светобоязнь? – заботливо предположил Гордас, расслышав последние слова того.
– О, Гордас, – кивнул в его сторону Азраил.
– Тут как тут, – усмехнулся Хэпи.
– Да, пожалуй, гении испокон веков недолюбливали свет, – с комичным выражением лица и слегка наклоненной набок головой согласился с собой Гордас. – Да-да, слава всегда была чужда высокородным гениям. Толпа поклонников и подражателей… – Гордас повел рукой по воздуху, словно читая со сцены. – …только раздражала их. – Он со вздохом умолк и, не дожидаясь ответа на свою тираду, ушел в противоположном направлении, привычным метражом отмеряя шаги.
– Интересно, если бы он к тому же узнал, что у меня, ну, скажем, – клаустрофобия, как думаешь, его выступление было бы ярче? – спросил Азраил у Хэпи.
– «Несомненно ярче и в два раза дольше», – произнес тот в сторону, никакого внимания, не уделяя выразительно удалявшемуся Гордасу. – А у тебя действительно клаустрофобия?
– Хватит и светобоязни, – уклончиво ответил Азраил.
Он махнул рукой, на которой блеснул тяжелый браслет в виде змеи.
Чистый водоем, мягким светом струится тепло, распадаясь на тысячу бликов. Как ярки они, дрожащие на воде, насыщенные полотнища цвета. Это – картина, погруженная в воду, а может, перемешанная с водой, или же, – нарисованная на воде, из цветной воды сотканная? Заретта не знала, впервые столкнувшись с чудом лицом к лицу. Перед ней был целый мир, город, теплые крыши домов разноцветной черепицей играли на солнце. Даже если здесь и существовало время, оно пребывало в невесомости и мало что значило. На перевернутой улыбке месяца, подобрав под себя ворох звезд, сидело лохматое существо с длинной мягкой зеленой шерстью и черными бусинками глаз. Заретте хотелось влиться в эти краски, смешаться с ними. Она уже давно плыла по сказочному источнику, однако картина до сих пор была неосязаема: волны с нежным журчанием расступались перед ней, не нанося никакого вреда изображению. Зеленое существо спрыгнуло вниз. Аккуратно опустившись на ровную гладь, оно заспешило куда-то по искусно расписанной воде, все дальше и дальше по черепичным крышам.
Не будучи созерцателем, Заретта не могла подолгу переносить статичную красоту. Ей просто необходимо было все разрушить и потом рыдать над сделанным, восстанавливая по уцелевшим частицам. Эти мокрые краски, яркие, больные, казались для нее слишком красивыми, хотя бы еще для одного мгновения жизни. Бросаясь пригоршнями брызг, Заретта разбила сказочную картину, не откликавшуюся прежде на ее внимание, на ее восторженные глаза и нежные прикосновения. И вот – краски смешаны, волны сглажены, все спокойно, прозрачная, чуть голубоватая вода, чистый водоем.
Заретта проснулась, по комнате носился холодный ветер, шумно дрожали шторы.
Азраил