Внешность не презентабельная, так и Бог с ней, внешностью-то. Чай, не манекенщица, чтобы круглой попой перед камерой водить, а научный работник очень серьезного ведомства. В общении нудный – так, не хочешь, не общайся. Дело-то знает свое твердо, а это – главное. Но понимаешь, Леша, может, где на западе или, наоборот, востоке, за дела человека и любят. У нас же, как правило, совсем наоборот. Будь ты хоть сто раз бездельником, но если улыбнешься вовремя, прогнешься перед кем надо, пару словечек веских к месту вставишь – любовь (ну не любовь, конечно, а внимание) тебе обеспечена. А если кроме терминов научных выговорить ничего не можешь, противоположному полу внимания должного не оказываешь и за начальством с мягкой табуреткой и вытянутым языком не бегаешь – на хрен кому ты нужен. Точнее, нужен, конечно, но только как лошадь рабочая, на которой все остальные с удовольствием катаются. Ехать-то едут, а сахаром не балуют, одним овсом прошлогодним только и потчуют.
Из таких лошадок и был когда-то Лев Макарович Тычков. Блестящий ум, к сожалению, не мог компенсировать внешней неказистости и косноязычия. Противоположный пол Макарыча не замечал, а если и замечал, то только как ходячее недоразумение, не более. Начальство работой нагружало. И, чем лучше Тычков с ней справлялся, тем больше и сложнее задания сверху на него сыпались. Премии, конечно, были. Но что – премии? Когда начальника сектора взамен ушедшего на пенсию пердуна-бюрократа выбирали, Лев Макарович свою кандидатуру выдвинул, а выбрали его однокурсника, сынка партийного чиновника, который, мало того, что дуб дубом в их потоке слыл, так еще и на коллег постукивать куда след не стеснялся.
Вот после тех самых событий и запил товарищ Тычков, поняв, что из дверей своей лаборатории ему носу не высунуть, докторскую не защитить, а личную жизнь устроить – и того сомнительнее. Запил Лев Макарович и обозлился на весь белый свет. Правда, ребята – Коля с Сашей, к шефу хорошо относились, пытались поддержать его всячески, но тот начал вести себя совершенно по-свински, чем и друзей-приятелей от себя отвратил. Готовая докторская лежала мертвым грузом в сейфе, лаборатория, которой перестали поручать важные задания, погибала, а Лев Макарович быстро спивался и медленно сходил с ума. Вызывали его к начальству, выговоры делали за систематическое пьянство, но турнуть из института вроде как серьезного повода и не находили. Нехай, мол, живет себе, сверчок запечный. Добра никому не делает, но и худа от него, опять же, серьезного нет.
Когда я в лабораторию попал, та уже в упадке была. Тычков ребят гонял мебель таскать, снег чистить, за водкой для себя. Да куда угодно, только не по работе непосредственной. Ну, они и начали его тихонько ненавидеть. Боялись, правда, чувствовали, что завлаб злопамятным становится, кабы не натворил гадостей каких. Поэтому неожиданное