Она расталкивала людей и вела нас всех стройным гуськом к площади, где и стоял гроб. Фрол шёл ссутулившись, но всё равно его круглая лысина мелькала над неровными волнами всякого люда. «Какая неуклюжая голова», – подумал кто-то.
Прямоугольный гроб всё ещё стоял на площадке, священники во главе со звездочётом толпились у микрофонов. Завидев пришедших друзей, юный, молодцеватый дьячок быстро рассадил их по высоким стульям вокруг гроба. Аня продолжала всхлипывать, кот драться, а Антон играть на арфе. У Йозефа снова заболела рука, на этот раз правая. Нос покойника кончиком скромно выглядывал из синего бархата и был похож на птичку.
– Вы опоздали, – с нежным упрёком прошептал дьячок Нине.
– Дороги, – без всякого извинения прошептала Нина.
Один из священников, в белых сапогах и самый рослый, нацепил на себя бронзовую гидру и постучал в микрофон.
– А то! – торжественно пропел священник. – Пришли проститься с Балыком его лучшие друзья, а также его любимейшая невеста, о которой он сам отзывался лишь лестными словами на своих исповедях и о которой я знаю, что она всегда была законопослушной, – пение сменилось строгим басом, – В отличие от Балыка, – и снова пение, – Пожалуйста, вам слово.
Громко вздохнув, Аня взяла микрофон. Микрофон посвистывал, но это была не её проблема. Кто-то зажимал уши. Стая клякс-грачей взметнулась от ближайшей рощи.
– Никогда не забуду я, как шла однажды я по дороге вдоль станции с корзиной, – принялась выступать Аня. Голос её становился всё твёрже, – Это был Стариковский Дол. Мой верный жених ждал меня возле водной колонки и в одной руке сжимал букет крапивы, а в другой телефон. Чтобы дозвониться мне и спросить, где пропадаю я. Но я шла, в твёрдой уверенности. Мы повстречались буквально через пятнадцать минут. Мы шли и разговаривали о моих лопатках… – в этот момент Йозеф подумал о выдающихся лопатках Ани и что-то он слишком часто думал о женщинах, – …о планах на завтра, о разных животных, в том числе птицах. Балык был смешной, он не различал птиц и животных, он говорил, что для него они примерно одно и то же.
– Покороче, – кашлянул Священник, – Всё-таки теперь он труп.
– Да-да, – Аня, – и знаете, сейчас. Когда уже ничего не вернёшь, я снова вспоминаю ту дорогу. Но когда я её вспоминаю, то там я уже не вижу моего Балыка. Будто уже не ждёт он меня вовсе. Будто подхожу я к колонке, а там никого. И плачу я, достаю из корзины зелёное яблоко, и плачу, и кусаю яблоко, и продолжаю плакать. Возможно, через несколько дней я перестану плакать, того бы желал и он, мой Балык. Возможно, через несколько дней я не вспомню его лицо, я забуду цвет его глаз, я забуду всё, что с ним было связано, тот ужас, который он внушал всем нам и ту любовь, которую мы все к нему испытали однажды.
С этими словами