они тускнели без солнца, воды. И тогда мы бросали их обратно. Нам хотелось самим окунуться, возможно, когда в юности я видел сны, ощущая себя под водой, мой мозг тайно реализовывал мечту детства. Потом мы в заброшенных пастушьих загонах, домах, с какой-то лихорадочностью искали древность в только что покинутом поколении. Какое-нибудь десятилетие отделяло нас от живущего полнокровной жизнью дома. Нас удивляло, что обувь они носили почти такую же, как и у нас. А после, смастерив стрелы, ходили по этой безжизненной степи. Хотя, почему безжизненной? Здесь была своя жизнь, в этой жизни больше всего процветали медлительные муравьи, колючки с яркими красивыми цветами и змеи. Особенно змей было полно в древних кладбищах, где два столетия уже не хоронили, а камни сохранили первозданный облик, делая в детском сознании сплетение надгробий в красивый сказочный городок. Тогда мы не знали, что это кладбище людей и оттого заняты были убоем змей. Мы не видели тогда больших городов эти маленькие города, найденные нами среди песка, заменяли нам все познания. Мы, подобно герцогам, делили меж собой каменные скопления и приписывали их названия к своим именам. Был еще один товарищ в наших походах, правда ненадолго. Это был крупный рыжий мальчик лет десяти. Он отличался веселостью нрава, всегда смеялся, когда представлял нам свои затеи. Но вскоре он навсегда исчез из наших краев: отец зарубил его мать. Но все ж до сих пор вижу его скачущим. Он вписывался в мой детский ландшафт. Его волосы отдавали песком. Иногда мы ссорились с Гансом, и тогда наши матери нас оттаскивали и примирение казалось несбыточным. Но снова сходились, наше обоюдное одиночество не мешало индивидуальному одиночеству. Странно, как мы тосковали на восточном пределе поселения, глядя в даль, там не было видно ничего кроме песка. И все же мы видели свою мучительную жизнь, ожидавшую нас, нет мы не видели свою старость, мы тосковали о прожитой жизни, хоронили себя в этой дали. Нам казалось, что этой беспредельности достаточно заполнить нашу рассчитанную на большее жизнь. Он молчал, вперившись глазами, мне казалось, что иногда он думал не так, как я, но боялся спросить, нарушить личное одиночество. Тогда его «я» зарождалось, но и тогда оно страдало той наполненностью, от которой человек не ценит свою жизнь. Помню он кого-то спас, рискуя жизнью. Он закрыл мальчика своим телом и, прикрывая, прошел на головокружительной высоте пропасть. Вечерами пели лягушки, стрекотали кузнечики, мы катались по блестящему скошенному лугу. Трава, выгорая желтела и делалась скользкой как лед. Мы огибали единственный пруд, расположенный сзади поселения. В конце лета в том пруду расцвели цветы, похожие на зонтики, и еще мы находили дикий лук, чем и объедались до тошноты. Ганс мало говорил, мы больше смеялись, достаток не позволял иметь обувь, ко второй половине лета мы передвигались как канатоходцы, стараясь не наступить на колючки. Уважаемые дамы и господа. У нас было огромное детство,
