Еще в Сайгоне продавалось пиво, двугривенный за графин, и все залезали пить его в огромный холодильник, потому что невозможно жаркое время было. Большой такой, на тысячу двести мест, самый большой в мире. Нет, ещё другой был, в Лондоне на стадионе «Хайбери», футболистов после матча остужать. Но там только четыреста человек помещалось, да и то только если бутылки раздвинуть. А милиция в то время в Ленинграде тоже ходила с длинными волосами, которые росли у неё под одеждой и снимались вместе с формой, на ночь. Им поэтому особенно жарко было, и они тоже всегда хотели в холодильник. Но на входе стоял огромный мускулистый Морозов и, если кто подходил поближе, обнимал и целовал в губы – такой у него был обычай.
Вот так приходишь в Сайгон, пива купишь и тащишься на верхней полке под «Сержанта Пеппера». Ну а если совсем по кайфу, то зайдешь на пару минут в морозилку, ледку добавишь – и на улицу греться, в чем мать родила.
Женщины, кстати, тогда тоже ходили только голые, но не все, а только настоящие коммунистки. А поскольку таких не было, то и голых женщин на улице никто не видел – кроме тех, что специально по разнарядке финским туристам показывали. Спасу от этих финнов не было. Бывало, и улицу перекроют от них, а они все лезут и лезут, пытаются нам свои западные шмотки продать. А зачем нам это барахло, когда у нас свои западные шмотки есть?
Вот, бывало, зайдет БГ к Гребенщикову с новым фуззом, джинснёй и примочками и говорит: «Борис, потопали на сейшн!» А тот отвечает: «Не, в лом, я поэму пишу». Но потом они договариваются и едут в Автово, которое в честь автовокзала назвали (ну он, конечно, не сохранился). Говорят, написал, опубликовал в газете «Правда», пипл приторчал, конечно, – только теперь поэма эта утеряна, никто найти не может. Наверное, потому, что запихнули её на последнюю страницу, а кто до неё дочитывать будет – тем более «Правду»?
А сейшена тогда были не такие, как сейчас – да сейчас никаких нет. Все прогрессивные пельмени собирались у пивной палатки, что в Стрельне, а потом по одному шли на танцы в заводской ДК, где на всю улицу играли лучшие хиты «Арабесок» и Эдуарда Хиля. А Гребенщиков там работал танцовщиком и очень сексуально раздевался на сцене. Потом всем приносили пива и включали «Битлз», а раздевались тогда уже местные танцовщики.
Все это жутко преследовалось, потому что власти не хотели, чтобы кто-то раздевался, если он не коммунист. И у всех были неприятности от этого. Макаревича не приняли в пионеры, Морозова ни разу не опубликовали в «Правде», а по радио передавали сплошь «Голос Америки», потому что под него раздеваться неудобно было – голова мешала.
Вот так и жили год за годом: 1973, 1975, 1972 годы. Хорошо жили, интересно и совсем не старели, один только Маргулис вырос и забеременел Подгородецким. А в 1978 году в Ленинграде появились первые панки, и холодильник в Сайгоне пришлось достраивать. Тогда Ленсовет на специальном