Но там, где-то в застенках его оптимистичного будущего, – тем более, в сравнении с моим-то, где оптимизм – уже одно только то, что оно хотя бы есть; многие и этим не живут, – витало что-то такое важное, зыбкое, но притом – чрезвычайно единственное, что… я, конечно, никогда не пущу слезы – но на всякий случай уткнулся лицом в мясистую лесом обочину, да и она вдруг, обломав мой расчет на приятное и расслабляющее покалывание, закончилась – началось поле, заваленное элементами судного дня: свалка мусора, недостроенный, скорее всего, амбар, уже подгнившие срубы чьих-то так и не рождённых домов. Я понадеялся, что не наблюдаю судьбу планов Ильяса, но на месте хозяев сих домов, со всеми их планами и мечтами, может оказаться любой: раз и… почему? Ну, например: расхотелось, или убилось что-то в жизни, что незачем уже и дальше, даже ползком. Ползком…
– А я вот все-таки думаю иногда: ну – вернул бы, с куда большим удовольствием, я прошлое!
Ильяс оглянул меня – нет, не презрением; такие люди после нескольких часов милейшего разговора не обращаются в прах, способный презреть за одно только непонимание попутчика. Но что-то мелькнуло ему, будто старого врага увидел, соперника, давным-давно, и не раз уж, одоленного – или с ним, как минимум, был заключен мирный договор, на условиях жестоких, но правильных. Пакт Человека-Прошлого, как и там – безо всяких секретных протоколов с конспирологическим разделом жизни: тебе, прошлое, мол, отдаю вот этот кусок себя, истязай и жги как хочешь, а я вот это к рукам приберу, кровожадностью давя в себе потуги вспоминать.
– Я когда-то, помнится, тоже в таком ключе рассуждал, – и тут, после внушительной паузы, сопровождаемой вовремя застёгнутым ремнем безопасности – рядом мелькнула засада ДПС, Ильяс, сокрушительно: – Но лет в пятнадцать прошло. Тогда, или под конец четырнадцати, когда, девять… вроде, девять классов отучился – на меня всякие такие мысли и нахлынули; грусть, что нет уже первого класса, не будет и второго, ну и так далее. Но – прошло. Прошло, как меня в первый раз на работу в село завезли, месяц, почти каждый день – ходи дрова руби, кур корми, соседу помоги. Хорошо хоть в соседних сёлах девушки были, иначе б я там издох и не вырос. А получилось так, что вырос: через два месяца меня не то чтоб внешне не узнать, я и слезы не пролил, и вспоминаю школу, детство, беззаботность исключительно радостно. Вдохновляет.
Он вновь прожевал последнее слово, и добавил:
– Ну и с гневом. До сих пор краснею, что не дал сдачи остолопу, который мой пенал закинул в кучу навоза – неподалеку