– Ваше превосходительство, как вы могли допустить подобное безобразие?! Я послан со срочным пакетом Штаба армии к начальнику нашей конницы, генералу Новикову, а ваша пехота меня сбила – заставила спуститься. И это произошло на глазах офицеров, которые находятся здесь, с солдатами. Кто-кто, а уж офицеры должны знать, чей аэроплан летит: наш или немецкий!
Начался спор относительно опознавательных знаков. Генерал велел принести приказ по военному ведомству, где трактовался этот вопрос.
– Вот здесь, – прочел генерал, – говорится, что на крыле нашего аэроплана должен быть круг русских национальных цветов, а у вас ведь круги.
– Да, – ответил я ему с кривой усмешкой, – на двух крыльях моего аэроплана и должны быть круги.
Вот каково было знакомство со своей авиацией не только у офицеров, но даже у генерала. […] Это были плоды инертного отношения к авиации нашего Генерального Штаба и штабов военных округов.
Лишь поздно вечером, когда в воздухе установилась тишь, я рискнул вернуться на своем искалеченном «Ньюпоре» в Люблин. […] Пакет генералу Новикову был доставлен поручиком Головатенко. […]
19 августа я снова получил ответственное задание, на этот раз на левом фланге. Вследствие отхода V армии там образовался разрыв, и 18 августа противник занял станцию Травники, вбив, таким образом, клин между V и IV армиями. Вот мне и предстояло разузнать обстановку в этом районе по маршруту Пяска-Красностав. […] Когда я подлетел к назначенному мне району, там шел горячий бой. Наученный горьким опытом, я держался над неприятельскими войсками на высоте 1400—1500 метров. И все же, попав под интенсивный ружейный и артиллерийский обстрел, мой «Ньюпор» получил осколочное повреждение левого крыла. К счастью, оно оказалось неопасным, и я продолжал вести разведку. Конечно, с такой высоты мне было трудно наблюдать детали боя, впрочем, это и не входило в задание, полученное мною от Штаба армии: мне надлежало дать общее заключение о ходе операции и выяснить, подтягивает ли противник новые резервы. Судя по действию нашей и неприятельской артиллерии, по многочисленным пожарам, по передвижению наших резервов, можно было сделать заключение о нашем успехе. Подхода новых сил противника с юга не было обнаружено265.
Через неделю произошла трагедия: в результате атаки на австрийский аэроплан «Альбатрос» и его тарана в небе, погиб П. Н. Нестеров. Сам Ткачёв не был очевидцем этой драмы, но не мог не отозваться на нее.
Недовольство действиями авиации, имевшее место в Штабе [3-й армии Юго-Западного фронта], как бы явилось последним толчком для осуществления П. Н. Нестеровым его давнишней идеи уничтожения неприятеля в воздухе ударом по поверхности вражеского аэроплана колесами собственного аэроплана. И хотя этот способ был смертельно опасным (ведь тогда еще не имелось парашютов!), Нестеров решил пойти на смертельный риск. 26 августа 1914 года он совершил величайший акт в истории