Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 3: Возможное и действительное в социальной практике и научных исследованиях. Коллектив авторов

подходе состояние мира ни при каком состоянии реализовано быть не может. Но вместе с тем введение в рассмотрение подобного состояния (~3) и (~4) позволит также не столь жестко связывать состояние (3) c состояниями (1) или (2), которые приводят к несовместимому для сторон будущему. В нашей модели мы исходили из того, что (1\/ 2) => (3) – следуя заявлениям сторон: «Если Карабах не наш, то война». Но возможна и вышерассмотренная позиция: «Не может быть мира, если Карабах не наш», где не-мир (~4) можно интерпретировать не только как эквивалент состояния войны (3), но и предложить более широкую интерпретацию – как (3) \/ ((~3) & (~4)). Это делает возможным актуализацию состояния с (~3) & (~4) совместимого не только с состоянием (~1) & (~2), но и с состояниями (1 \/ 2). Понятно, что стороны, исходя из политических целей, связывая (4) только с лучшим для себя состоянием дел и даже декларативно не признавая иных, не лучших для себя ситуаций тем не менее могут, «сохранив лицо», достичь совместимого общего будущего – не достигнув мира, избежать войны. Этому в данном случае может и способствовать отсутствие четких наименований для подобных неопределенных ситуаций.

      Полученный результат может показаться экстравагантным и далеким от реальных политических процессов. Ведь политический процесс, казалось бы, направлен на поиск определенности – установление прочного мира, исключающего ситуацию конфликта, и такое окончательное уяснение статуса Карабаха, которое было бы приемлемо для всех сторон. Поэтому образом будущего должны были бы быть миры (1 \/ 2) & (4). Но, согласно представленному подходу, такой мир, декларируемый как конечная цель политического процесса, наступить не может – как мы показали выше, (1) или (2) приводит к (3). Мы склонны считать, что «нормальное», требующее однозначности решение есть иллюзия, создаваемая языком, который представляет интересы одной из сторон как единственную возможность.

      Что касается того, насколько возможен мир ((~1) \/ (~2)) & (4), который выводим логически, то его «необычность» или же «политическая невозможность» носит даже не «политический», а скорее лингвополитический характер. Как было отмечено выше, установление мира – состояние (4) – связывается сторонами с мирами (1 & 4) \/ (2 & 4): «мир может наступить лишь тогда, когда Карабах будет наш». Как ни парадоксально, но та же позиция, выраженная той же формулой, но только в иной нотации – (1 \/ 2) & (4), характеризует позицию «международного сообщества»: «Не важно кому принадлежит Карабах, но мир возможен, если Карабах будет принадлежать кому-либо». Так что мир ((~1) & (~2)) & (4) пусть и логически возможен, но не входит в «горизонт предпочтений»16, так как (4) связывается только с состояниями (1) или (2) и поэтому оно оказывается вне возможных артикулируемых версий приемлемого (совместимого) будущего, что и было смоделировано нами в «ужесточенной» модели.

      Что касается ситуации (~4) & (~3), то и она, на наш взгляд, вовсе не является фантомным результатом логических операций, которому ничего не соответствует в действительности. Напротив, она представляется нам экспликацией некоторого «негласного компромисса» – того состояния, которое не может быть открыто заявлено, которое нельзя признавать ни