Колебания. Анастасия Романовна Алейникова

готовилась усиленно; во втором полугодии, несмотря на весну, она всё реже и реже появлялась в маленькой квартирке в районе Ховрино, которая будто без неё опустела, всё реже использовала зажигалку для открывания бутылок, и даже книги стала читать не закидывая ног на стену, а только в положении сидя, за письменным столом или в кресле. Несколько дней в неделю она занималась с репетиторами, а по воскресеньям посещала курсы английского языка. Сияющая мечта звала и зачаровывала. Мерещились презентации, лекции, показы и пресс-релизы, встречи с музыкантами, актерами и политиками, смеялись уже из будущего – из почти что её настоящего – шумные новые компании, постоянная занятость и общение с людьми с утра и до вечера манили и завораживали; всё искрилось и сияло в том будущем. Это были события, попасть в гущу которых было бы самым огромным счастьем.

      Но вдруг посреди мерцающей фантазии уродливым серым пятном, тяжелым холодным камнем возник Старый гуманитарный корпус. И вокруг ничего ещё не осознающей Лизы всё стало тускнеть, рассыпаться и исчезать. От мечты не осталось ни искорки, ни единой блёстки так мгновенно, как бывает только в кошмарах. Сундук тянулся влево и вправо бесконечной серой громадиной и безжалостно вытеснял из воображения все прочие, красочные, картинки.

      Филологический факультет распахнул свои старческие объятия и скрипящие шатающиеся двери перед новыми девочками-студентками. Кое-что понимающие в жизни доброжелательные взрослые говорили, что это – везение, повторяли в один голос, будто заколдованные, два слова: «фундаментальное образование», ещё рассуждали, мягко улыбаясь, что является профессией, а что нет. Они, не иначе, думали, что Лизы, чьи мечты лопнули мыльными пузырями, станут их слушать. Лизы же только плакали, в перерывах от всхлипываний до глубины души поражаясь невообразимому уродству Старого гуманитарного корпуса, и не слышали ничего.

      Когда же рыдания постепенно стихли, в сознании каждой из них зазвучала, наконец, фраза, услышанная за несколько дней до того, но будто непонятая. «Не хватило баллов», – звенело в ушах и плыло бесцветными буквами по воздуху, – «не хватило трех баллов», «не хватило пяти баллов», «не хватило одного балла». Фраза всплывала и по ночам, прерывая сон, и не смолкала в течение дня, и особенно сильно, оглушающе звенела в голове в тот момент, когда в приемную комиссию филологического факультета относился оригинал аттестата – как будто от груди отрывалось сердце и добровольно отдавалось в заложники чудищу на следующие четыре года. От звона фразы темнело в глазах в те моменты, когда родственники и знакомые, сияя улыбками, поздравляли восторженно, будто с победой на Олимпийских играх. «Не хватило одного балла», – зудело в ухе, когда кассир в магазине одежды произносил: «С вас одна тысяча девятьсот рублей», складывая и помещая в пакет сияющую белизной блузку, покупаемую на первое сентября. И лишь одна мысль заставляла фразу затихнуть – мысль о возможном