Горин увидел женщину. Она шла к ним по тротуару… Нет, не шла, а гордо выплывала откуда-то из неведомого края, как показалось ему, неся под просторным синим в белый горошек платьем свой большой округлый живот. Вздернутый маленький носик, поднятая головка в крупных светло-русых локонах, которые волнами сбегали по её прямой спине и в которых плескалось солнце, подсвечивая их изнутри и играя бликами в каждой волосинке.
Горин чуть не ахнул. Он понял, что это и есть та Наташка, о которой так много говорили ему коллеги. И он напрягся. Да, она была именно такой, какой и раньше вообразил для себя он, Горин, с молодым и горячим сердцем. Да, Наташка была та и не та: в ней было столько таинственной женственности, столько величия и юной красоты, что Горину казалось, будто это не обыкновенная живая да еще беременная женщина, а великая тайна природы, сотворившая такую чистую и редкую красоту.
Сияли, как начищенные золотники, все ребята, встречая Наташку: всем хотелось быть замеченным ею, всем хотелось, чтобы она, светясь белоснежной улыбкой, постояла бы рядом.
Необъяснимый мир! Необъяснимый восторг в груди Горина! Отчего всё это? Отчего?! Не с этой ли первой встречи? Не с этого ли горячего, как огонь, взгляда началась его, Горина, любовь?! Первая и последняя! Настоящая и непререкаемая! Глубокая до самых краев; всколыхни – и прольется неудержимым потоком, сметая на своем пути всё: и законы, и препоны и всякие препятствия, окажись они на пути.
Потом это чудо повторилось, когда они всем «кубриком» прибежали к ней домой поздравить с рождением сына. Прибежали без предупреждения, накупив подарков, а она, богиня, с распущенными золотисто-русыми волосами, с блестящими от материнского счастья серо-зелеными глазами, которые излучали столько счастья, что его бы хватило на сто юных мам, как раз, искупав малыша и завернув в большое махровое полотенце, кормила его грудью, упругой и бархатной, с целебным материнским молоком.
Настежь распахнулась дверь – и шесть улыбающихся ребячьих физиономий в нерешительности застыли на пороге, не зная, как им поступить? С одной стороны, коль открыли дверь – надо заходить; с другой – Наташка с оголенной юной грудью и младенцем на руках.
Она в естественном порыве дернулась, чтобы прикрыться, но малыш так властно держал сосок своей мамы крупными и сильными губами, что Наташа поняла: отныне она сама себе не принадлежит, а смутившая её обнаженная грудь на какое-то время уже не её собственность, а сынишки. И хотя почти физически она ощутила какой-то странный и цепкий взгляд незнакомого ей парня, осталась сидеть ровно, не двигаясь и не дергаясь, чтобы не потревожить малыша…
…Раскачиваясь и едва замедляя ход на некоторых остановках, поезд шел мимо подмосковных лесов, вспугивая их тишину то ярким светом горящих глазниц, выхватывая из ночной тьмы отдельные стайки кустов и деревьев,