с неба
упавшей на землю
сени.
Брегеты бьют центр сиесты,
пятнадцать ноль-ноль,
три.
В лучах света звезды, ярким отливом,
крылья твои переливаются.
У меня же,
как у Икара,
флигели плавятся.
Ретиво,
спешу оторваться,
топлёный асфальт не отпускает,
сжирая подошвы,
гудрона
ваксой.
Ты же лети,
Миру,
масленичный лист свой
неси, исчезая на горизонте как дымка.
Я буду здесь.
След в тротуаре.
Твой.
Отпечаток жевательной резинки.
«Глаза спрятав…»
Глаза спрятав
за очками чёрной
оправы.
Холодной,
не целуя в лоб,
улыбкой одарила.
Топор протирая салфеточкой,
с исполнением долга
кровавой расправы.
Словно веточки,
ручками нежными,
стволы ворошила.
Лес вдохновенный,
корчевала,
секла в щепу.
Бездейственно,
чем защититься,
и в мешке моём нет шила,
смотрю, чешу репу.
Ребра выломанные,
поправлю на место,
без опыта,
грубо.
И когда из моей девочки,
превратилась,
в жестокого лесоруба.
«В себе – себе…»
В себе – себе,
самостоятельно,
закантовавшись,
можно, многое сказать,
в уме,
простить,
в глубинах сердца пожалеть,
может быть, ругая.
Порой на карму
уповать.
Бесчинно, свою вину другим
вменять.
В лучшем жанре медицида,
предполагая,
что люди —
убивают,
находишь алиби,
вину снимая
с суицида.
Ты взял большую ношу на себя,
но прежде,
чем других судить,
реши,
кем быть…
Самозванец, —
души своей,
не Бог и не судья.
Как маятник внутри мотаясь,
не выходит…
определить
в себе себя.
«КолЯ чужое сердце шилом…»
КолЯ чужое сердце шилом,
играя