наломанных дров.
Соляркой кропленые,
признания,
чувства, порывы,
порохом,
зримое и незримое,
полыхает сине-красным факелом.
Правда, красиво?!
Зрелищ хотели – вот!
Нашампуривайте,
жарьте
языки – хлеба корочки.
Для вашей,
по шнурке натянутой посадки,
в стороне
полыхает неразросшаяся
ёлочка.
И пускай чрево измято
в жмых,
болью
стиснуты зубы,
искривленный рот —
мне приветливей будет,
утюгами выглаженных,
лицемерных улыбок
однотипно уложенных в полочки.
«Оргалитом…»
Оргалитом,
фанерой!
Доской обрезной!
Грудь свою заколачивал,
гвоздями,
соткою.
Сердце жжёное,
запрятывал
от назойливых глаз,
любопытного зноя.
Поплотнее всё,
чтоб наружу не вытекло,
ни струей,
ни рекою.
Разойдитесь!
Не стоит толпиться!
Сколько же вас!
Здесь не рынок,
чтоб щупать с прилавка
товар,
вываленный напоказ!
А сороки вокруг.
Что?
Где?
Когда?
Видать знатоки.
Каждый вдруг —
станет друг,
бросая слова —
в дар.
Выдавая советы,
горстями,
мнят себя тактиками.
До секунд столкновения с собственной практикой.
«Вытри сопли…»
Вытри сопли,
рукавом можно,
хныкать поздно.
Осенило.
Театр твой полон зрелищ разных, подлых, заразных,
красивых
тоже.
На ключ дверь,
ключ в урну,
хата остыла.
Хлеб твой зачерственел, как сердце стал.
Камень.
Напролёт сутками,
головой своей,
в бубен,
имя её
барабанил.
Ложь мутная,
грязная,
стала теперь,
бессмыслицей.
Дрожь,
колотятся оба,
избежавшие,
друг друга виселиц.
На плахе,
посечённый кубиками,
как салат
греческий.
Готово!