Тогда они придумали ещё одну штуку. Принесли тонкую такую серебристую шапку, похожую на плавательную. Предложили уснуть с ней на голове. Он был не против – если она не должна была поджарить во сне его мозги, конечно.
На следующий день к нему пришли и показали то, что он видел во сне ночью. Он напрягся. Он задал вопрос: зачем им видеть его сны? На что ему, улыбаясь, пояснили, что персонал должен контролировать его психическое состояние – так легче будет провести его по пути выздоровления. И выразили глубокое восхищение фантазией и снами.
Тогда он окончательно разуверился в том, что умер. Вот до этого ещё немножко сомневался, думал, не параноик ли, не подозревает ли бедных ангелов – а здесь разуверился.
Потому что только люди могут желать контролировать друг друга, да ещё при помощи рукотворных машин.
Хорошим это, как он знал, никогда не заканчивается.
Его долго спрашивали о снах, попеременно то нахваливая их, то выражая обеспокенность ими. «Хорошие доки – злые доки» – мысленно шутил он каждый раз по аналогии с копами своего мира.
Они перевели его в отдельную палату. Оттуда в сопровождении молодого дока он ходил на процедуры: успокаивающие ванны, навешанные на кожу штуковины размером с монету, после снятия которых остаётся красный след. Часто надевали на ночь на него эту шапку.
Раздражало. Всё это раздражало. Но, не знавший, чего ожидать от этих людей, он не возражал. Только всё хуже спал ночью.
А днём его покой нарушали посетители. Наверное, их было мало; ему казалось, что сколько бы их ни было – их слишком много. Сначала он мирился.
Потом, после особенно бессонной ночи с адской шапкой на голове, дал раздетому старикашке в зубы.
Ипполит торопливо зашёл в дежурный кабинет и прикрыл за собой дверь. Любопытный свет, заглянувший было следом, вытолкнула обратно в коридор суровая металлическая дверь с глубокой царапиной снаружи. Царапина была пережитком времён таких древних, что некоторые сотрудники искренне считали: оставил её дикий медведь. Да – вещи иногда помнят то, что успели забыть люди.
У вещей вообще память сильнее.
Эндрю и Тиринари сидели, уткнувшись во множество экранов, расположенных над столами у правой и противоположных стен. Второй, надев массивные наушники, наблюдал за садом, Эндрю, надев свои только на одно ухо – за одним из коридоров, где столпились больные.
– Моррисон снова подрался, – не отрываясь от экрана,