Прокопович с трудом поднялся по крутым ступенькам на высокую деревянную сцену. Он долго не начинал свой рассказ, как-то виновато поглядывая на зал, машинально поглаживал выступающий живот. Потом покраснел и начал:
– О войне вы знаете многое. Хорошо, что ее нет. Все вы живы и здоровы. А это главное. На войне о мирной жизни приходилось только мечтать. Расскажу такой случай… Зимой 1942 года, перед самым боем, мой однополчанин Николай Егоров решил написать домой письмо. Мол, если убьют, то родные прочтут его последнее желание. Это было даже не желание, а просто просьба. Егоров просил, чтобы жена и дети – их у него двое было – посадили в честь его гибели несколько черешен под окнами хаты. Еще до войны нравилась Николаю черешня, ждал, когда поспеет. В 1941 году не дождался – забрали на фронт. Не отведала черешен и его семья – буран сломал единственную черешню, что росла на огороде. Об этом написала Егорову его жена. Он очень расстроился и загадал желание: если вернется домой живым, то первым делом черешни посадит. Короче говоря, перед этим боем Николай почувствовал, что погибнет. Перед смертью, оказывается, такое чувство у человека появляется. – Прокопович замолчал, о чем-то думая, вытер заслезившийся правый глаз, вздохнул. – Да, появляется… Вот из-за этого чувства и стал Егоров домой письмо писать. И хорошо, что написал. Как только мы поднялись в атаку, его убило… Письмо осталось неотправленным. Я его забрал, пообещав однополчанам, что отправлю сам. Но все носил с собой: сначала боялся отправлять – Николая ведь убили, а мне потом не до этого было – наступали мы. Но когда прошло время, то вроде как поздно уже было отправлять. Короче говоря, это письмо я отвез семье Егорова через много лет. И что вы думаете?.. – Прокопович обвел торжественным взглядом сидящих в зале. – Возле дома Николая плодоносили несколько черешен. Я удивился. Его жена, увидев мое удивление, сказала, что посадила их весной 1942 года, после того как получила на мужа похоронку. Сильно Коля любил черешни, сказала она, они в его память… – Василий Иванович вытер слезу. – Вот…
– А теперь попросим выступить Ивана Григорьевича Беняша! – громко объявила Чуйко. – Давайте…
Под гром аплодисментов знаменитый бригадир вышел на сцену. Было видно, что чувствовал он себя неуютно – стоял, вжимая седую голову в узкие, обвисшие плечи. Сидящие в зале заметили это и перестали хлопать. Наступила тишина. В ней слышалось сиплое дыхание Беняша. Казалось, он простудился и не хочет говорить. Но Иван Григорьевич вдруг распрямился и звучно начал свой рассказ.
– Мне больше всего запомнился день 2 мая 1945 года. В этот день мы взяли рейхстаг. Радость у всех была огромная, непередаваемая словами – как же, конец войне… Сколько ждали и вот… Берлин тогда представлял из себя развалины. Везде валялся кирпич. На улицах, дворах и даже на площадях. Словом, ни проехать, ни пройти. А я ж шофером был, на полуторке подвозил боеприпасы. До здания рейхстага не доехал самую малость – метров триста. Бросил машину и бегом к центру. Все уже что-то кричат, машут руками.