– Наверное, это так, – обронил Алексей.
– Не наверное, а точно, – поправил дед Федор. – Помню, мой батько – твой прадед, значит, пришел с первой мировой войны. На груди – четыре георгиевских креста. Мы, дети, мать моя, глядим на батьку, любуемся – герой! А он на другой же день снял эти кресты и в сундук положил, на самое дно. Нам даже обидно стало: показал бы сначала себя людям, пускай бы поглядели. Награды ведь заслужил, не украл. Сказали ему об этом, а он так горько ухмыльнулся, точно сырую редьку съел, и говорит: «Пускай их лучше добрые люди не видят». А вечером, как собралась в хате родня, пришли соседи, стал про войну рассказывать. Говорил зло, нервно. Я всего не помню – малый был. Но одно запомнил на всю жизнь. В первом бою выстрелил батько в австрийского солдата. Глядит – убил. Страшно ему стало, давит что-то внутри, как кто душу вынимает. А ночью сон приснился: трое щенят вокруг ног его бегают, пищат жалостно, точно дети малые плачут… Знающие люди объяснили: у того солдата трое деток было. Вот так… – Старик замолчал. Сидел, неторопливо докуривая папиросу, глядел куда-то вдаль своими выцветшими глазами, думал о своем. Потом тихо и твердо сказал: – Война – это горе, потому что человек человека убивает.
– Горе, да не для всех, – вставил Алексей.
– Как это – не для всех?
– Так… Евсей, говорят, в войну паном ходил. Не то, что сейчас: идет, сгорбившись, тихо, осторожно, точно не по земле ступает, а по льду.
– Вон ты про что. – Дед Федор пытливо глянул на внука. – Люди, как и деревья в лесу, – неровные. Евсей, что этот сухостой: корень вроде есть, а жизни нет. Он, я тебе скажу, с детства порченый. Я его хорошо знаю, хотя мы и не дружили: Евсей за меня на лет пять моложе. Помню, как-то в Рубеже у нас – давно это уже было, до войны – собаки бешеные появились. Стали искать охотников, кто бы их побил. Пообещали хорошо заплатить, но никого не нашли. Вызвался только Евсей. Вместе с бешеными собаками он загубил немало здоровых, которые у своих хозяев не на привязи жили, а так, свободно. Щенят Евсей тоже не жалел.
– Вот, гад! – не выдержал Алексей. – Не зря он полицаем был.
– Какой из него полицай?.. – Старик махнул рукой. – Выгоду искал, вот и в полицию подался.
– Все равно же был в полиции, – возразил Алексей.
– Был. Жизнь его темная, незавидная, как и он сам. Да и боялся Евсей немцев, не хотел умирать. Он, что бы ты знал, и в партизанах был.
– В партизанах?
– А как же. – Старик кивнул. – С Романом, братом моим, – его в сорок третьем убили, – в одном отряде был.
– Я и не знал.
– Ты, Леша, много чего не знаешь, много… Да и мне самому не все ведомо. Люди раньше говорили, что батько Евсея не местный, родом из Городка. Мужик пьющий и гулящий. Сидел за кражу. А яблоко от яблони, известное дело, далеко не катится. Потому и Евсей такой… – Старик крутанул головой, огляделся, точно искал подходящее слово и выдал: – Такой, как вьюн – скользкий и гадкий. А главное, работать не хочет и никогда не хотел. Люди постарше это знают… Ладно,