Пока катер преодолевал этот путь, зарево над Сосновым бором не спеша меняло цвет. Сперва оно стало оранжевым, затем алым, потом розовым. На его фоне появилась тонкая черная струйка дыма, которая могла бы показаться незначительной деталью на фоне меняющего цвет неба, но место, откуда она поднималась, говорило чуть ли не больше, чем красочная смена цветов над заливом. Впрочем, тем, кто находился в городе и около него, было уже не до того. А издалека можно было видеть, как зарево продолжает менять цвет – от розового к лиловому, затем к синему, и потом к зеленому. После этого оно так же неспешно опустилось на крыши корпусов и погасло, чтобы снова подняться над крышами, как только стемнеет.
Одновременно с решительным водителем катера примерно такой же путь проделала молодая супружеская пара, наблюдавшая начало этой красоты с пирса напротив ЛАЭС. Они прыгнули в машину, едва поняв, что происходит, и, не оглядываясь, гнали до Пскова без остановок, сменив друг друга за рулем пару раз, для надежности. Через месяц они уже устраивались в Московии, где-то в Тверской области, и были счастливы по трем причинам. Во-первых, они не имели ни детей, ни котов-собак. Во-вторых, президент Московии Андрей Эмергов давал беженцам работу, как обещал. В-третьих, жилье, предоставленное им, было хоть и не новым, но крепким сельским домом с печным отоплением и электричеством и прилагающимися к нему двенадцатью сотками огорода. А ноутбуки, плазмы и прочая чушь – это все наживное. Если живешь не в экономической блокаде и не в оккупации.
Город атомщиков кричал, плакал, матерился, стонал, хрипел и умирал до следующего утра. Нет, не спокойно. В панике, давке и кромешном аду неудавшейся эвакуации. Два выезда – точнее, единственный сквозной проезд через город – естественно, не справился с потоком.
Димитри снился плохой сон: белесое небо, низко нависавшее над серой водой, раскалывалось на части и покрывалось трещинами, угрожая осыпаться и упасть, и люди держали это небо руками, надрываясь