Девочка моя бежит по саду,
косолапый чудо-человек.
До сих пор я слышу посвист пули,
под ногой ещё скрипит зола.
Я остался жив не потому ли,
чтобы ты, хорошая, жила?
Холостой, бездетный, безбородый,
сбитыми подковами сапог
я топтал чужие огороды,
чтобы кто-то их возделать мог.
По чужим полям перебегая,
пуле-дуре кланяясь в бою,
я ещё не знал, что жизнь другая
на земле продолжит жизнь мою.
Лёгкий дым сырого самосада,
тлеющих стропил тяжёлый дым…
Девочка моя бежит по саду,
сквозь кусты, по зарослям густым.
И стоят на страже стрелы сосен,
птичий посвист, зелень, тишина.
След лопаты – шрамом на откосе,
глина кое-где обнажена.
Я ещё никого не убил
Я ещё никого не убил,
Просто жил я тогда, просто был,
И текла река – белое олово –
Вдоль откоса песчаного голого.
Первый взрыв был, за спиной был
первый тыл,
Клён с расщепом, с первой раной
пулевой,
В первый раз я слышал свист
над головой,
Давний сон мой – посвист пули,
а потом –
Друг, примявший песок животом.
Поединок
Тебя пригнали.
Меня не гнали.
Я дома был. Ты в чужом дому.
Мы с тобою встретились
среди развалин,
и врагами были мы потому.
В наступленье ты был.
Я был в обороне.
Я себя не щадил. Тебя ли жалеть?
Разве мог я за Волгу уплыть на пароме?
Разве мог на твоём пути не залечь?
На горящем вокзале,
на закрытом перроне
кровь запеклась —
и об этом
речь.
Речь об этом велась.
Речь об этом ведётся,
как тогда, —
до победного, значит, конца.
Встретились мы – не два полководца,
не два дипломата —
два автомата.
Двадцатилетних два огольца.
Но о нашей встрече писалось
в сводках,
затаили дыхание материки.
Ты вскинул оружье.
Так, значит, вот как!..
И, видно, щёлкнули разом курки.
Я остался в живых.
Говорят: повезло мне.
Ты уткнулся, похолодев добела,
в опалённые камни каменоломни,
которая городом прежде была.
Ода бессмертному городу
Переименованный дважды,
прославленный дважды город,
построенный дважды город,
всё равно он мой навсегда,
потому