Самым страшным было ощущение несправедливости. За что???
Многие годы я не в силах был писать о штрафном батальоне и никому об этом не рассказывал. Стыдно было. И только теперь, прожив восемь десятков лет, я рискнул написать «Поэму дороги», где и плен, и штрафбат, и судьба отца, ушедшего с Первой мировой в Добровольческую армию, где стал казачьим капельмейстером… И та же дорога, те же станицы, как у отца двадцать лет назад, когда он «нищебродом» возвращался с Кубани домой, в Ростов.
Штрафные батальоны появились согласно приказу № 227 наркома обороны Сталина летом 1942 года, когда действующая армия была практически разгромлена, когда мы все время отступали, а немцы подходили к Сталинграду. В этом обвинили солдат и младших офицеров, их обвинили в трусости и в том, что они врагу сдают города и сами сдаются в плен. Вместо того чтобы расстреливать или сажать в лагеря, провинившихся командиров Красной армии и солдат посылали в штрафные батальоны, где они должны были кровью искупить свою вину. Командиром штрафного батальона не назначали приказом, эту должность занимали желающие кадровые офицеры, пользовавшиеся значительными льготами. Так и наш комбат не был осужденным. И в бой он шёл вместе с нами, правда сзади наших цепей.
Много позже один из моих друзей сказал:
– Так ты всего шесть месяцев провёл в тюрьме и в штрафбате, а я десять лет сидел в лагере.
На это я ответил:
– Да, ты сидел десять лет, а я ежедневно ходил в обнимку со смертью.
Попасть на фронте в штрафной батальон – это была практически стопроцентная смерть!
Чаще всего штрафные батальоны участвовали в ночных разведках, действовали в особых условиях. Обычная атака начиналась артиллерийской подготовкой, затем бомбардировщики и штурмовики наносили удар, и лишь потом наступало время танков, поддерживаемых пехотой. У нас всё было по-другому. В первую же ночь нам приказали пройти через минное поле и закрепиться за ним. Это было близ донского города Калач. Немногие выжили. Мне повезло: был ранен в первые же минуты, но, к счастью, меня подобрали санитары.
Накануне я предчувствовал, что буду ранен, и когда это произошло, уже теряя сознание, подумал, что не умру. Чем можно объяснить такое? Взрывной волной меня выбрасывало из седла в придорожное кукурузное поле – и ни одной царапинки, только оглох на несколько дней… А однажды после атаки обнаружил, что полы шинели пробиты пулями и ни одна не задела меня. Чувство бережённости вспомнилось через много десятков лет, и я закончил свою «Поэму дороги» такими строками:
В ночь, когда нас бросили в прорыв,
был я ранен, но остался жив,
чтоб сказать, хотя бы о немногом.
Я лежал на четырёх ветрах,
молодой безбожный вертопрах,
почему-то бережённый Богом.
Только теперь я понимаю, почему в поэму «Начало» не вставил рассказ о втором пленении. Какое-то