– Вообще-то, я только родился в Севастополе. А сам из Тулы, – пояснил Шумкин, вставая из-за стола.
– Да? – Гена снова почесал затылок. – Ну и ладно, всё равно земеля.
– Да-а, – ответ Миши был отвлечённым. Он постоял молча несколько секунд, потом спросил так, чтобы его не услышали другие, – а что, экзамен трудный?
Гена громко засмеялся и хлопнул парня по плечу повторно и смелее:
– Да не боись. Ты шо сдаёшь? Спецуху?
Миша кивнул, облизав упругие губы.
– Фигня! Ты кто по специализации?
– Десятиборец, – мелкие и глубоко посаженные глаза забегали.
– А за шо борешься, знаешь? – Савченко решил отквитаться за шутку шуткой. Миша посмотрел удивлённо. Гена взбодрил рукой свои тёмные кудри. – Стольник бежишь?
– Стольник с барьерами. И четыреста.
– Фи! Что такое для привычного декатлониста четыреста метров? Семечки! Это не полтораха, где сдохнешь, – похоже, волейболист в специфике десятиборья разбирался, ибо дистанция на полторы тысячи метров, действительно была самой сложной. Нередко, завершая выступления забегом на полторашку, десятиборцы падали полуживые сразу за финишной чертой. Согласившись с Геной, что четыреста метров – это гораздо приятнее, Миша стал составлять на поднос пустую посуду. После еды полагалось убирать за собой столы: официантов в студенческих столовых никогда не было. Впрочем, в советских столовых их не было вообще.
– Пошли лучше ещё по булке махнём, – предложил Гена, тоже вставая и направляясь в сторону кухни. Тут же за перегородкой раздался громкий голос главной поварихи тёти Кати, женщины просторной, как общепитовский противень, и пышной, как хорошо подошедшее тесто.
– Иди, говорю, отсюда, нет больше булок, – крикнула она, шикая на Гену. Он вынырнул из-за стойки, театрально закрыл уши и подмигнул Шумкину. Но тут же скорчил поварихе недовольную гримасу и, скрывшись от зала, пошёл в атаку. Завтракавшим был слышен голос Гены и видны из-под стойки половины его голеней и ступни, всунутые в сандалии.
– Как это нет, когда токо шо были? – голос Савченко переливался до взвизгиваний. – Я же вас знаю: спишете, как вчерашние, и сами слопаете. Или по домам понесёте. Дай булку, тётька Катька. Я не задаром прошу, я за неё гроши плачу. Тащи давай!
Женщина за стойкой разразилась грубой бранью. Но Гена наверняка знал, за что боролся: булок в столовую всегда привозили с запасом. Это придавало сил. Шумкин замер с подносом в руках. Что-то подсказало, что вторая булка может стать губительной именно для четырёхсотметровой дистанции. Да и ругаться он не умел.
Гена выскочил из-за стойки.
– Э, земеля, ты шо встал? Иди скорее. Тебе перед стартом положено есть побольше углеводов, – он заглянул за перегородку. – Слышь, тётка Катька, не дашь нам ещё по одной булке, в деканат