– Ты знаешь как ее зовут?
– Нет… Нагаса-эжи – и все…
– Цыдыпова Дулма она. А я – Ерынтэева Дулма. Понял?
Бабушка смотрит на меня подслеповатыми слезящимися глазами, Но она все понимает и видит. Неужели она плачет или снова слезятся ее глаза? Мне становится жаль ее. «Слепая старуха!» – иногда ругается дедушка. А я, дурак, повторяю за старым дураком: «ааттаруха!» Больше никогда, никогда не буду так делать!
Придя к нам, бабушка, маленькая и незаметная, садится у дверцы печурки, пьет аккуратными глотками чай и неторопливо рассказывает новости… Сколько я себя помню она всегда любила и защищала меня. Мама наругает меня, а то и побьет. Куда я побегу? К ней, к бабушке! Она ласкает и успокаивает меня. Если дедушка дома, он сидит, водрузив на нос очки и раскрыв большую книгу, читает. На нас не глядит…
Смотрю на бабушку и нежная, теплая как весна, волна обволакивает мое сердце.
КРАСНОЕ ПАСХАЛЬНОЕ ЯЙЦО
У Жамьян-Дэби на щеках лукаво двигаются ямочки. Он дает мне серую бумажку.
– Понюхай! Знаешь что это?
Нюхаю. Конечно, я знаю что это бумага из-под махорки, но не хочу расстраивать друга. А Жамьян-Дэби мечтательно спрашивает:
– за красным яичком поедешь?
– Не знаю…
Побывать в русской деревне – моя самая заветная мечта. Жамьян-Дэби хорошо, он был там с отцом. Возьмет ли меня папа? Однажды мама поехала на коне в деревню, я долго бежал за ней и кричал: «Мама! Возьмите меня к русским». Мама остановила коня и ласково сказала: «Ты поедешь потом с папой за красным яичком…»
Весенний ветреным днем папа запряг коня в телегу. Вдруг подошла мама и, застегнув на моем тэрличке верхнюю пуговицу, весело сказала:
– Ты поедешь с папой за красным яичком.
Сердце мое ликующе подпрыгнуло!
Радостно подскакивает телега, быстро мелькают деревья. Холодновато, но повсюду цветет багульник, а вдоль кремнистой дороги Дунда-Мадаги оживает дикий абрикос – буйлэсан. Дорога усеяна огромными булыжниками, телегу кидает в разные стороны и резко подбрасывает, перед глазами все время подрагивает зеленая трава на обочине. Мы поднимаемся выше и выше. Папа вытягивает шею и пристально смотрит в верх на синеющие горы.
– Вон на той вершине у меня умер конь, а сам я еле спустился вниз, – говорит он, показывая рукой на отвесные хребты и гребни, на которые и смотреть-то страшно. Выше их – только голубое небо. – Я прискакал с той стороны, у вороного разорвалось сердце, а я ушел пешком в тайгу.
– Почему? – удивился я. На лице папы мелькнула печаль. Он долго молчал и, вздохнув, продолжил рассказ:
– Мы были на летнике у Соктуя… Однажды к нам прискакал отряд тапхаевцев. Они наставили на меня ружья и приказали ехать с ними. Пришлось седлать вороного… Отряд остановился в большой русской деревне. С криком и руганью тапхаевцы начали грабить семьи. Потом они стали пьянствовать