Солнце сместилось на полградуса в сторону запада, светящееся вокруг девушки волшебное облако пропало, и Петров встал, наконец, с колен.
– Да, конечно. Здравствуйте. Есть, я рисую, да. Проходите, – Павел отшвырнул ногой в угол заляпанное полотно, испорченное теперь, конечно, полностью, давая проход девушке к картинам.
– Сейчас, я помою руки, извините, пять минут.
В подсобке мастерской у него был свой санузел. Намылив руки, петров мимоходом глянул в зеркало, висевшее над раковиной. Щёки горели, уши, казалось, распухли, глаза блестели жёстким антрацитовым блеском. Сердце выстукивало морзянку с методичностью «SOS».
«Шандарахнуло не слабо, – подумал Павел. – Ну, иди, выполняй приказ директора».
Девушка стояла у картины, которая была написана Павлом два года назад в туманный июньский день. Из-за нечёткости изображения, размытости берегов и контуров пароходов она казалась незаконченной, слабой, несовершенной, поэтому её не брали другие визитёры, и Семибратов для продажи её тоже не оценил.
Но это было не так! Картина была полностью закончена. Петров написал бухту Золотой Рог именно такой, какой увидел её в день, когда впервые поднялся на сопку Крестовую в поисках живой натуры.
Позже Петров ещё не раз бывал здесь. В солнечный день с высоты холма открывался пронзительный вид на четыре стороны света, и везде – вода. Заливы, проливы и бухты, в отдалении обрамлённые грядой сопок. Петров узнал полуостров, очертания которого с детства на Чайке он видел каждый день. С южной стороны огромным массивом в воду погружён остров Русский. А в северном направлении узкий перешеек в районе железнодорожного вокзала соединял полуостровной район с материковой частью города, разраставшейся вширь и вглубь домами и проспектами. Выход в открытое море определялся небольшим островом с маяком, указывающим океанским судам путь в родной порт.
Петров любил забираться на эту верхотуру. К вершине вела узкая тропа с осыпающимися из-под обуви мелкими камнями, по склонам росли только трава да невысокий кустарник, за которые уцепиться на крутом подъёме было невозможно. Поэтому кое-где приходилось идти как лыжникам на подъёмах – «лесенкой». На финише можно было укрыться от ветра за большими валунами и устроить себе уютное местечко для пленэра. Горячий чай в термосе с железной кружкой, конфеты (Петров любил сладкое с детства), мольберт, краски, складной стульчик. Кроме ветра здесь – тишина, которая в шумном городе была слишком большой роскошью. И ещё на вершине сопки кто-то водрузил крест, вообразив это место Голгофой.
Но в начале лета над всем этим висело рыхлое водяное одеяло – не дождь, не туман, а влажная взвесь, морось, чилима – мелкая дождевая пыль, от которой краски на картине расплывались, и сделать подмалёвок с натуры было невозможно. Павел набросал карандашом этюды, из которых и родилась потом картина.
– Можно