– Пашка! Вот это новости! А ты откуда Лику знаешь? Ничего себе, молчун-отшельник! Употребил в соответствии, что ли? Она ж тут ещё молодая совсем! Каким боком ты с ней? Когда успел? Да ты погоди, она позировала тебе, что ли? Прямо здесь?! – Вопросы сыпались один за другим, без паузы на ответ. – Ну, ты даёшь стране угля, хоть мелкого да много! Ничего мне про неё не рассказывал. Так это до Ирки было или после? Или во время того?
Виталий развёл руками и, так и забыв опустить брови и руки на место, с восхищением смотрел на картину.
– Как же хороша, зараза, а! Ты ж посмотри, какие там прелести-то прятались! Ты видел всё это, что ли? А, Петров? Затворник ты наш… Волк-одиночка. Да ты настоящий волчара, через пень твою коромысло! Что она вот так и стояла, голышом у дверей? Где ты её закадрить успел? Это до того, как она за директора замуж вышла, молодая ж тут совсем ещё? Потом-то вряд ли, когда в ежовых рукавицах оказалась.
Павел не ожидал, что тайна, которую он хранил полтора десятка лет, раскроется в пять секунд. Озадаченный этим обстоятельством, он не знал, как комментировать домыслы друга.
– Так её зовут Лика? – Павел Семёнович не ответил ни на один вопрос Виталия, но задал свой.
– Ну да, Анжелика. Но ей не нравилось, как в романах бульварных, про короля и Анжелику, и она представлялась всем Ликой. Постой, – приятель обернулся к художнику. – Ничего не понял, честно. Девку-красавку голой ты видел, а имя её не знаешь? Как так? Или это не повод для знакомства? Семибратов прищурил один глаз и ждал от Петрова подробностей.
– Не был я с нею. Не раздевалась она, не скалься. Это я нафантазировал. – Художник взял бумажный лист и снова накрыл им полотно. – За картинами приходила. Давно, как директорская жена.
Он уже жалел, что показал портрет. Если б знал, что Семибратов узнает девушку – ни за что бы этого делать не стал. Оправдывайся сейчас, было – не было… Не было! И быть не могло. Не ровня. Держал столько лет в тайне, нет же, гордыня повела. Похвастать захотел? Кто-то рыб рисует, кто-то натюрморты, мода пошла ещё портреты в старинных одеждах писать. А кто-то краску с кисточки смахнёт на полотно – и уже авангардизм, творческий почерк.
«А у меня что? Берег и море? Прилив и отлив? Заезженная пластинка. И это всё, что я могу? А теперь доволен? Портретом этим ты удивил приятеля?» – Петров злился на себя, что показал работу Виталию. Просто он уже смирился с тем, что его муза больше никогда к нему не придёт. И ждать напрасно. Время ушло безвозвратно, почему бы и не показать другу, раз просит. Но дело здесь не в картине, не в том, что она открылась постороннему, а в том, что тайна исчезла. Была только его, личная, знакомая незнакомка. А оказывается,