Хобби Мийе-старшего – пешие прогулки. До Испании. Если в пути его застигает дождь, он садится на поезд, едет домой переждать ненастье, а потом возвращается в пункт Икс с новыми силами и запасами провианта. Так, швом «назад-иголкой», он уже пару раз добирался до Сантьяго-де-Компостела.
О чем же мы, два заядлых путешественника и любителя пеших прогулок, могли говорить, как не о погоде? О-о, эту тему мы проходили! Сейчас-то я поражу его чистым французским прононсом, за который меня так хвалили на курсах.
– Кель бо там, – говорит он, имея в виду, что стоит хорошая погода.
– Уии, мэ трэ ша, – бойко отвечаю я, да, мол, только очень жарко, и мысленно хвалю себя за то, что в кои-то веки не перепутала французское «мэ» и итальянское «ма».
– Трэ ша? – округляет глаза Мийе-старший. – Кель ша?
– Ну, ша-а, – повторяю я, обмахиваясь для наглядности.
– Сё ша? – показывает он на спящую белую кошку.
– Но! – в отчаянии мотаю я головой. – Ша-а-а! – оттягиваю ворот майки и высовываю язык.
– А тю аллержи о ша?! – на его лице появляется беспокойство.
– О Господи, да нет же! Ша, хот, жарко!
– Ей жарко, – переводит вовремя появившийся Гийом.
– Да, именно, – подпрыгиваю, видя на лице папы Мийе просветление. – Я же и говорю, трэ ша!
– Шо! Трэ шо-о-о! А ты ему талдычишь «очень-очень кошка».
Ах, эта московская привычка акать и вообще невнимательно относиться к окончаниям! Все последующие утра начинались с лукавых расспросов, не донимали ли меня ночью кошки.
Хотя мы молча друг другу симпатизировали, с Мийе-папой взаимопонимания добиться было нелегко. Он родом из Лангедока, а там говорят со скоростью строчащего пулемета, умалчивая о существовании половины согласных в слове. Зато я прекрасно понимала его богатую жестикуляцию. Однажды утром он, столкнувшись со мной на кухне, сделал щипающий жест в воздухе и сказал что-то про морковку.
– Нет, спасибо, – ответила я, – мы недавно позавтракали.
Он замотал головой, пряча улыбку.
– Тэ швё, – щипал он себя за коротко стриженый ежик, – сон комм унь карот.
Иными словами,