скорее всего, из-за дисфункции зрительного нерва. К вечеру Миша убедился в нелепости этой визуальной дедукции. И одновременно – как ещё одна яркая вспышка – пришло осознание, что все размышления и терзания суть последствия, результат события, в котором он поучаствовал или даже спровоцировал, и что это событие является подтверждением и неоспоримым поводом поверить прежде всего в Новикова, в существование «метода» или ещё шире – в реальность Места, кладовников и «всего прочего». «Теории» Сергея Владимировича действительно работают, а значит, все их производные, то есть те самые Место и кладовники – вполне возможны. Если он пережил «вспышку», «сияние клада», то и «всё прочее» может и должно быть не только «там», в отстранённых мнимостях, но и «здесь», где-то рядом, это можно потрогать руками, как-то взаимодействовать – к чему, собственно, и стремился Новиков. Он осторожно называл это «личной верой», и Гольдин вплотную приблизился к «двери», своему личному «перевороту». Миша физически чувствовал, как балансирует на грани, он отталкивал эту «новиковскую веру», потому что она слишком походила на бред, фикцию, слишком противоречила всему, во что он уже давно привык «верить» – в отсутствие необъяснимых и потусторонних странностей. Однако теперь всё выглядело несколько иначе, у него были «факты», Гольдин сопоставлял их, «факты» во что-то склеивались, но он отчаянно медлил вписать их в «реальность». «Едва ли я стал свидетелем чуда, – сопротивлялся Миша. – Но это явление, доказывающее какие-то слова Сергея Владимировича, оно позволяет мне допустить на каком-то ином уровне ожиданий, что это всё тоже принадлежит моей реальности». Гольдин совсем запутался, ему мерещилось, что он скатывается в некую «веру». Он боялся понять, нужно ли ему этого, и, проваливаясь в сон, изобрёл спасительную формулу, вероятно, лишённую логики, но в высшей степени справедливую и приемлемую: «Если я встречу кладовника, то, значит, он возможен».
Наутро у Гольдина не было ни сил, ни времени вернуться к давешним размышления. Так и осталось загадкой, кто сообщил о его местоположении (уж точно не Бельский), но посетители – Соня, одногруппники из университета, родители – шли косяком. Саша ограничился запиской: «Я предупреждал, что увлечение бесовщиной до добра не доведёт. Захочешь – расскажешь потом. Нет, опять же, твоё дело. Но Соню не втягивай слишком глубоко. Я её из ссылки под сто честных слов отпустил. Я помогу, если содействие потребуется, непаранормальное. Выздоравливай!»
Соня была перепуганная; то и дело вздыхала и пару раз даже всхлипнула. Можно понять: Новиков сгорел, Катю подстрелила, Миша с повязкой на глазах.
– У меня есть, кого терять. Дошло, наконец. И теперь буду другая. Меня… бес попутал, наверное.
«Симптоматично, что они оба про беса вспомнили».
Заявился даже отец. Просидел в палате два часа, и они всё это время говорили, что было крайне непривычно. Миша спрашивал про бабушку, про её жизнь в Белорецке –
