– Вот тебе, эта, как ее… как тебя? – Обратилась Рубенсита к своей подопечной, – Назову тебя Лялей. Ляля будешь у меня. Она достала куклу и мишку и подала спокойно сидевшей на кровати девочке. – Че-то ты и не орешь, как другие. Спокойная такая…даже странно.
Цыганка закурила травку из своего специального мешочка, потом достала из-под кровати грязный алюминиевый погнутый тазик, а также из сумочки краску для волос и пошла на кухню за водой.
Вернувшись, она развела краску, взяла Лялю на руки и намазала ей черной смесью голову. Это девочке не понравилось. она начала по-своему возмущаться, размазывать руками краску по лицу и затылку.
– Двадцать минут! – Сказала отчетливо Рубенсита. – Надо подержать двадцать минут, потом смыть.
Ляля хотела избавиться от краски немедленно и начала вертеть головой и двигать руками, заплакала.
Чтобы не мешать мероприятию, злая тетя связала ей колготками руки и всунула в рот соску, которая неизвестно как оказалась среди вещей. Ее Ляля тот час же выплюнула и начала по-настоящему в голос орать.
Цыганка ухмыльнулась, посмотрела на золотые часики и вышла из комнаты на кухню, поставила чайник на газовую плиту.
Попив чай, она вернулась к ребенку, у которого от плача покраснело лицо и помокрели штанишки, смыла с волос краску, переодела и уложила возле себя под одеяло.
Проснувшись ночью, Рубина собрала пожитки, ребенка и вышла на улицу, села в стоявшее неподалеку такси, рассчитывая добраться как можно скорее на железнодорожный вокзал, сесть в поезд «Киев – Полтава», билет на который был приобретен для нее заранее.
Когда они прибыли в Полтаву, никто бы и не подумал, что черноволосая глазастая девчонка, которую прижимала к себе цыганка, не ее дочь.
Находящийся на высоком берегу реки Ворсклы город Полтава – областной центр, крупный железнодорожный узел и место пересечения автомобильных дорог, встретил Рубенситу и Лялю проливными дождями, ветром. Время шло к ноябрю. По ночам становилось с каждым днем холоднее.
Цыганке было знакомо это время года по ледяным ступенькам лестницы у метро «Вокзальная» в Киеве, где она месяцы напролет с маленьким ребенком на руках просила милостыню, зарабатывая себе на квартиру в центре столицы.
Готовилась «на работу» Рубенсита обычно ни свет ни заря в своей «двушке» на Куреневке. Место на железнодорожном вокзале за ней было зарезервировано «руководством». Ее имидж продумывался и, главное, ей выдавался ребенок для умягчения и без того сердобольной публики. Детей для попрошаек брали в аренду у алкоголиков или крали.
По утрам Рубенсита одевала парик из спутанных немытых волос, свисающих на ее худые опущенные плечи. Поверх него накручивала застиранный цветастый платок. Ей можно было дать и двадцать пять, и тридцать лет, а то и сорок четыре.
Грязная одежда, голова, опущенная в скорби. И спящий на руках ее ребенок. И двигалась в разных направлениях