Уже громко, голосом, не терпящем возражения, зычно, даже грубовато резанул:
– Все, баста! Тишина! Прошу пять минут внимания. Все ваши родственники и знакомые, находящиеся в милиции, будут освобождены в течение часа, прямо ко мне в кабинет заходите.
Вот здесь-то Афанасий и пошел ва-банк, не зная решения высшего руководства, от себя озвучил самое выгодное на данный момент, нужное решение, которое оказалось в дальнейшем единственно правильным, избавило от возможных дальнейших сложностей. Тем более, ему было известно, что в том участке правопорядка имелись люди в погонах, которые допускали не только избиения, но и факты замалчивания о смертельных исходах задержанных. В конечном итоге «нерадивые» милиционеры были уволены из органов. Пять, десять минут и весь гневливо настроенный народ как-то мирно, тихо разошелся. Прибывший к месту ЧП отряд ОМОНа ничего для своих действий не обнаружил. Через неделю Петровича коллеги величали уже по имени-отчеству, поздравляя с новой должностью, что этажом выше.
Квартира, служебное авто, жена-красавица все это возгордило сущность еще молодого Афанасия. Льстило ранее не изведанное чувство самоудовлетворения, чинопочитания, вседозволенность и право указывать другим, что и как правильно делать. Познание азов жизни бюрократии быстро выветрило все, что когда-то для Пушкарева считалось грешным. Ложь во имя существования своего «я» и «семейного очага» уже стало обыденными в дальнейшей жизни начинающего сановника. Каждая ступень восхождения Афанасия по служебной лестнице наполнялась опытом, как своим, но чаще наставлением коллег по службе. А вот то первое нравоучение своего начальника, которое ему было сказано в виде юмора, пародии на фискальную братию, Петрович воспринял на полном серьезе, как негласный кодекс служаки любого чина:
«Прислуживай любой власти,
Не важно, какой она масти.
Беззакония творя, с благим видом
Будь первым у алтаря.
Где власть и лесть, забудь про честь.
Быть мздоимством негоже,
Но брать можешь, что положено.
Спасет любую ложь бездарность,
Корпоративная солидарность».
И еще, пожалуй, уяснил Афанасий из бесед со своим старшим наставником: Копеечку украл – повесят, а ежели рупь – повысят. Как-то при очередном застолье будучи «под