«Уж ты б, дружище, никогда так не прокололся», – ядовито подумал М., глядя на жилистую шею Нехитрова с какой-то вампирской нежностью. Тот продолжил, упиваясь моментом:
– Ни в какую не сознавался при этом, хоть я сразу на него заподозрил. А толкнул, помнишь кому? Камскому Олегу! – соловьем заливал Нехитров, игнорируя факт того, что рассказывает историю ее участнику. – На валенках, я же не дурак! – М. пожал плечами: «Мол, как скажешь, может, и не дурак…», – в тайном месте нашивочка: бэ-а-эн.
Он радостно рассмеялся, кусая хлеб.
– Олег тогда пришел к нам… ну ты помнишь?.. а Ковски этот как раз у нас. Я Олегу – вижу ведь, мои валенки: «Откель взял? Сними-ка, друже, что покажу…» – и нашивочку ему в нос! Тот смотрит, аж покраснел. Никого, знаешь, я с таким смаком в жизни не бил по роже, как этого прыщавого недомерка Ковски! Так вот, – погрустнел Нехитров, – крысеныш этот теперь шире нас с тобой вместе сложенных. Масляный, солидный, с телячьим черным портфелем. Чуть не въехал ему по старой памяти, аж зачесалось. Но… не въехал. Потому что нельзя теперь. Долей-ка мне до черты.
– Дела-дела, – вздохнул М. и закурил, пуская дым в книжный шкаф.
Тоскливо обозрел ряды книжонок в тусклых обложках, какие-то журналишки, папки с недописанными статьями, носатый бюстик философа, неумело содранный у эллинов артельным горе-ваятелем… Сплошь – ерунда! И сам себе показался таким же дымом никому не нужных курилен – со всеми своими переживаниями, делами важными и неважными, колотящимся в клетке сердцем. Вышел прочь – и нет никого, будто не было, никто тебя и не вспомнит. «Все мы – библиотечный сор, забытый на дальней полке, который никто не станет читать…».
– Ну, сор не сор… – отозвался Нехитров, прищурив глаза на стопку. – Лично я бы еще поспорил. На философию потянуло? Это хорошо. Добрый коньяк.
М. не смутился, что, по-видимому, высказал мысль вслух, хотя раньше такого за собой не замечал даже подшофе, и протяжно мучительно зевнул.
«Все-то у него ладно выходит, у этого Бориса, сына Аркадия, – без завести подумал он про товарища. – Еще с общаги, когда ходили в обносках и жили впроголодь. Что Ковский? Тьфу! Валенки спереть – его потолок. Ну, вагон валенок, на крайняк. А Борька вечно откуда-нибудь достанет. Хоть чуть-чуть, но всегда с прибавкой. И ведь делился, пройдоха, с нами, увальнями! Пока Люсю не встретил – там уж стало, кому гостинцы носить. Люся через год понесла, Борька съехал, и стало совсем уныло…».
– Ты куда ловчее меня, – сказал М. вслух, разливая остатки коньяка. – Как-то все успеваешь? Дети, диссертация, Люська-красавица, квартира отдельная. А у меня вон – одна статейка, и та уже заржавела. Ботинки, срам сказать, не могу купить второй год, до магазина дойти. Возьмусь – брошу, возьмусь – брошу…
– Ну да, грех спорить, медуза ты косолапая, ничего с тебя толку нет. За что только Варенька тебя любит? Не то, что я! Хоть портрет