Однако, вспомнив кое-что на счет отношения в Советском Союзе к «тунеядцам», решил не испытывать судьбу. Перед внутренним взором предстало черно-белое фото: молодой человек в авангарде зала суда сидит, сжав губы и склонив голову, а немолодая гражданка, не к нему, видимо, обращаясь, говорит, говорит, глаголет25… «Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке…»26 – страшно, граждане! Не хватало еще, чтобы кто-то из соседей «настучал», что, мол, завелся тут за стеной асоциальный барчук-интеллигент, ломает комедию, уклоняется, занимает напрасно площадь. Читали, слышали, знаем.
Пока Варенька сочиняла завтрак и за дверью вроде бы не топтались, Илья ободрил легкие кислородом и шагнул из укрытия – тут же нос к носу столкнувшись с невысокой скуластой женщиной с цепким взглядом.
Морошка Кааповна, в лице и угловатой фигуре которой сквозило что-то мрачное как закат над чухонскими болотами, смотрела на него из полутьмы коридора пристально-безразличным взглядом, как смотрели ее пращуры на оленя, замахиваясь копьем. А затем безмолвно удалилась, проигнорировав сдавленное «здрассьте» Ильи. Пол под ней по какой-то причине не скрипел.
– Тьфу ты! Тень отца Гамлета! – выругался он, идя к ванной. От раздражения ему стало легче.
«Демонстрируй уверенность. Веди себя как король – и будешь принят как король27. Легко сказать…».
Ему все казалось, что кто-то следит за ним. Так и есть: в конце коридора с плаката на него зыркал давешний усач в фуражке, требуя поверить в светлое будущее, осиянное мировым коммунизмом, – немедленно, полной грудью. Хлебопашцы и скотницы солидарно щерились, грозя серпами и вилами, если Илья вдруг оплошает и не уверует.
На этом переживания не иссякли, потому что на полу в ванной в тазу невероятных размеров бесились двое малолетних детей, доламывая по частям изделие, бывшее игрушечной лошадью. Вероятно, готовились «до основания разрушить» мир в более зрелом возрасте.
Действовали брат и сестра Быстровы слаженно и с энтузиазмом. Вулкан, содержавшийся в тазу, исторг к ногам Ильи деревянную голову с румяной щечкой, а затем два гуттаперчевых колесика на оси. За ними последовал восторженный карапуз, щедро роняя пену, похватал с пола свое имущество и снова забрался в воду. Его сестра заливалась смехом, сдувая с ладошек пену, хлопьями летевшую на пол. Идиллия – не то слово.
Илья сокрушенно переминался с ноги на ногу, ожидая чего-то – если не помощи, то прозрения. Последнее не пришло, а первое явилось в виде гражданки Быстровой с неприкуренной папиросой в углу рта, прервавшей водные процедуры своих отпрысков и освободившей ванное помещение: «Пусть дядя умоется, ему на работу».