– Уж я жировку хороню ко святому вечеру, к святому васильевскому. Жировка маленька, окошка велики, косящатые, решещатые, не могла блоха скочить, коза скочила, рога увезила, хвост заломила. Вы берите свой уголок!
Приподняли плат, Марья разжала пальцы. На ладони лежал черный осколок угля. Девушка отбросила его, не обращая внимание на перешептывание подруг.
– К смерти это, Марьюшка… – Анна Захарьина проворно наступила каблуком башмачка на уголь, только крошки разлетелись по полу.
– Все в руке Божьей… – хмыкнула боярышня Воронцова.
Когда Прасковья Воронцова вошла в светелку, все уже было прибрано. Девицы чинно сидели на лавках вокруг стола, углубившись в вышивание.
– Что ж ты, Марьюшка, подружек не угощаешь… – захлопотала мать: «Орехов, али пряников не хотите, девицы? Сейчас ряженые придут, с ними и не погощуешь как следует».
– Ряженые? – встрепенулась девушка. Толкнув локтем соседку, Анна Захарьина зашептала: «Глянь, как раскраснелась-то Марья. Видно, недаром слухи ходят».
Из-за ворот усадьбы послышалась залихватская песня:
Прикажи, сударь-хозяин, ко двору придти,
Прикажит-ко ты, хозяин, коляду просказать,
Виноградье красное, зеленое!
А мы ходим, мы ходим по Кремлю городу,
Уж ищем мы, ищем господинова двора.
Проворно накинув шубки, повязав головы платками, девушки порскнули на двор. Ворота с усилием открылись. Толпа ряженых, в масках, вывернутых наизнанку тулупах, с раскрашенными лицами, с коровьими рогами на голове, хлынула в усадьбу:
А среди того двора, что три терема стоят,
А среди того двора, что три терема стоят.
Что в первом терему красно солнце,
Красно солнце, то хозяин в дому.
Что в другом терему светел месяц,
Светел месяц, то хозяйка в дому.
Выйдя на крыльцо, поклонившись ряженым, Воронцовы протянули на серебряном блюде гостинцы, орехи, сахар и пряники. Вынесли дымящиеся на морозе чаши свежезаваренного сбитня.
– Скажи-ка, хозяин, – раздался звонкий голос из-под маски с коровьими рогами: «Девицы-то гадали сегодня у тебя на дому?»
– Как не гадать в Святки-то, – усмехнулся Михайло, – гадали, конечно.
– Пойте, ряженые, подблюдную песню… – приказало существо… – пущай девицы послушают. Может, коей и по сердцу придется!
Хлебу да соли долог век.
Слава!
Боярышне Марье боле того.
Кому мы спели, тому добро.
Вертясь и подпрыгивая на морозе, ряженые повалили за ворота. Девицы поспешили вернуться в дом. На дворе осталась одна Марья. Сполз платок с ее черных кос, снежинки серебрились на локонах ранней проседью. Девушка смотрела вслед удаляющимся по Рождественке ряженым, пытаясь найти среди них