– Да, – заметил, зевая, капитан Борроуклиф, – он получил воспитание в войсках Его Величества и поэтому не мог быть иным. Но мне грустно, полковник Говард, что мятежники утонули. Теперь, вероятно, кончится и мое пребывание у вас, а я далек от того, чтобы отрицать, что ваше гостеприимство сделало этот дом весьма для меня приятным.
– Я рад, сэр, что мне удалось хоть чем-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность, – учтиво кланяясь, ответил хозяин. – Но джентльменам, которые, как мы, живали и в лагерях, не пристало обмениваться комплиментами по поводу подобных пустяков. Другое дело – мой родственник Диллон, чьи мысли больше заняты комментариями Кока на Литтлтона[38], чем весельем за столом и солдатской жизнью; он мог бы счесть эти формальности столь же необходимыми, как и все мудреные слова, которыми полны его акты. Эх, Борроуклиф, дорогой мой друг, мы, кажется, уже поднимали тосты за всех членов королевской семьи – да благословит их Господь! – давайте же выпьем бокал в память бессмертного Вулфа!
– Славное предложение, мой достойный хозяин! От такого не откажется ни один солдат, – ответил капитан и поднялся с места. – Да благословит их всех Господь, повторяю я за вами, и, если наша милостивая королева кончит столь же славно, как начала, у нас будет такая плеяда принцев, какой не может похвастаться за столом ни одна армия в Европе!
– Да, да, эта мысль хоть немного утешает нас в дни ужасного мятежа моих земляков. Но я не буду более волновать себя неприятными воспоминаниями. Войска моего государя скоро очистят дерзкую страну от этой заразы.
– Нечего и сомневаться, – подтвердил Борроуклиф, мысли которого все еще оставались затуманенными искристой мадерой, созревшей под солнцем Каролины. – Эти янки бегут от регулярных войск Его Величества, как грязная лондонская чернь при виде конной гвардии.
– Извините меня, капитан Борроуклиф, – сказал хозяин сурово, выпрямляясь, – они могут быть введены в заблуждение, обмануты, преданы, но ваше сравнение несправедливо. Дайте им оружие, приучите их к дисциплине, и тогда каждая пядь отнятой у них земли, как она ни обширна, оросится кровью победителей.
– Самый последний трус на свете стал бы сражаться в стране, где выделывают такое чудесное вино, укрепляющее сердце, – хладнокровно ответил офицер. – Я живое доказательство того, что вы неправильно меня поняли, ибо, если бы эти бесцеремонные джентльмены, вермонтцы и хемпширцы, – да простит их Господь за это дело! – не прикончили две трети моего отряда, я был бы назначен не сюда для рекрутского набора, а в действующую армию. Да и договором я не был бы связан, как законом Моисеевым[39], если бы Бергойн[40] сумел устоять против их маршей и контрмаршей. Сэр, я от всего сердца