Желание упаковать вместе и ту и другую заметно, в частности, в названии общественного российского фонда защиты гласности: у него запрограммированные полномочия – звонить во все колокола при ограничениях свободы слова. – Того, однако, ещё мало: можно ли всерьёз вести разговор о защите как направленном действии, если её воплощаемость не выглядит отчётливо, – не ясна? Ведь, как увидим далее, у гласности вовсе нет никакой предметности. Её защита в таком случае «держится» только на голом политизированном или номинальном смысле. – …Но – всё по порядку.
Эпоха перестройки или назревшего обновления жизненных целей была эпохой одобряемого обществом притворнополитического популизма, прочно увязанного с опорой на целесообразное, «первичное» «правовое» основание в виде широчайшей гласности. По-другому целевые задачи поднимались правозащитниками, узниками совести, – в их среде было тогда в употреблении по преимуществу словосочетание «свобода слова»; но там подразумевали и ту же гласность. А когда возникло новое демократическое движение, то повсюду уже и не стремились быть щепетильными: шло бы на пользу делу. Однако сколько пользы ни прибывало, а при сочинении закона о СМИ РФ о ней, видимо, не хотели помнить. Как и свобода слова, она вовсе не приведена в его тексте. Хотя сознание воспринимает её этакой глыбищей, завоеванием, как теперь не упускают случая подчёркивать, социально значимым, да ещё притом – годным к услужению реальностям, к действию.
Нельзя отрицать – она и действует. И не обойтись без неё, тем более – теперь, когда в открытости (или – в опрозраченности) мы жаждем догнать «свободный», а то и весь «цивилизованный» мир. Будто бы точное повторение судьбы свободы слова. Как легко заметить, она тоже устремлена к воле – на простор естественного права.
Но в самом ли деле всё то, с чем на практике бывает связано понятие гласности, является её фактическим содержанием? В какой мере тут предполагается правовое и есть ли оно?
Вопросы «подсказаны» противоречивым, исходящим из привычного: так же, как и свободу слова, гласность постоянно «берут» и «используют» вроде как штуку, данную в юриспруденции, с намерением придать ей прикладной характер. Для козыряния демократизмом. Или в запалах заурядного философствования. Или чего-то ради ещё. А между тем родовое имя этой дамы поостереглись упомянуть не одни только разработчики закона о СМИ; оно не приводится и в конституции РФ.18
То есть это означает уже нечто принципиальное, а именно – непризнание за нею статуса свободы. Вот уж чего бы нельзя подумать! Только куда деваться от факта: ни названия, ни гарантии для такой разновидности свободы наш основной закон не даёт. Каким-то корявым и далёким от обыденности воспринималось бы выражение «свобода гласности», в то время как «гласность» это ведь уже законченное, совершённое действие (свободой оно предусматривалось бы одновременно и как возможное несовершённое) в информировании, конкретно – в информировании «на слух»,