Только Мария начала свой отчет, собеседник принялся быстро водить пером по бумаге, периодически обмакивая его в чернильницу. Отец Зиновий человек не только посвятивший свою жизнь господу, но и невероятно осведомленный в вопросах государственных, нужен был секретной службе в качестве эксперта. Но как человек Бога, в отличие от Иеронима, легко поддался на версию про «Дьявола» и пока оставался в неведении о делах императорской секретной службы.
– Что если враг заманит его на свою сторону?
– Вот в этом я уверена, мой брат – наиумнейший человек, такого никогда не произойдет.
– Вы все еще веруете в люд и недооцениваете силы врага нашего, не уверен я даже за себя, лишь на проведение Господа уповаю, столкнись с таким влиянием, а Вы, сестра, веруете за другого человека, пусть и Вашего родного брата, которого и сами не видели шесть лет.
– Полностью осознаю всю опасность, но с нами Господь и Пресветлый Император.
– Господь посылает нам сложные испытания, не со всеми суждено нам справиться, некоторые заведомо непроходимы, дабы усилить веру нашу и отсеять недостойных.
– Простите мою самоуверенность в этом вопросе, Ваше преосвященство.
– И в чем же основные моменты плана?
– На приеме буду я лично и человек, за которого я могу поручиться всей душой. – Выдавать весь план, даже такому высокопоставленному сановнику Мария не собиралась, слишком уж сложную не двойную, а даже тройную игру она сейчас вела. – Мы ляжем костьми, но и не дадим свершиться дьявольским планам, даже если Джером Елисеевич не примкнет к нам.
Писарь помедлил, задержал перо в чернильнице немного дольше обычного и, тяжело вздохнув, подытожил.
– В любом случае, единственная надежда наша на Господа и на брата Иеронима вашего. Идите, сестра, времени на подготовку осталось не так много, не смею задерживать более.
Мария перекрестилась, накинула капюшон своей монашеской рясы и удалилась в непроницаемый мрак. Достав изрядно впитавшееся чернилами перо, монах продолжил записи и поставил приличных размеров кляксу. Наклонившись к столу, он с сожалением присмотрелся к полученной кляксе. В слабом освещении было не заметно, как его глаза широко разверзлись, а лицо исказила гримаса ужаса, крик застрял в горле, на свет вырвался лишь жалобный хрип. Неизвестно откуда взявшийся сквозняк пронесся по келье, поочередно затушив все четыре свечи, седовласый попытался встать, но силы покинули старое тело. Несмотря на кромешную тьму, поглотившую все пространство, он все еще мог видеть как чернила, растекаясь по освященной бумаге, образуют отвратительный богохульный символ. От вида этого еретического