Спустившись на дно озера в сопровождении патрульных русалок, Василиса увидела меж озерных валунов фигурку Стойкого оловянного солдатика.
Не имея возможности, в отличие от русалок, произносить членораздельные фразы в толще воды, Василиса подплыла ближе и сердито указала Солдатику путь наверх, выпустив огромное количество пузырьков, весело и сумбурно устремившихся на поверхность озера. Солдатик нахмурился, но все же смирился и последовал за царевной наверх, влекомый патрульными русалками, подхватившими его под руки с обеих сторон.
Василиса, шумно фыркая и отряхиваясь от воды, немедленно приступила к допросу насупившегося подводного воина-беглеца:
– Рапортуй, как звать-величать, из каких родов войск и зачем тебе понадобилось на дне озерном прятаться!
– И не прятался я вовсе, зря вы так! Я сделал сознательный выбор! – гордо отрапортовал Стойкий оловянный солдатик. – А то, что не от хорошей жизни – так это мое личное дело.
– Твое личное дело, служивый, раньше где-то пылилось, а сегодня стало делом царским, – отчеканила Василиса. – И в твоих интересах, чтобы тебя выслушала я, а не сам главнокомандующий царь-батюшка. Уж очень он не любит, когда его солдаты на дно уходят!
Солдатик нерешительно покосился на Василису, посопел, но, осознав всю степень своего карьерного падения, все же начал свой рассказ:
– Служба у меня, царевна, совсем не пыльная была – на постое я в хорошей семье стоял. В обязанности мои входило детишек днем охранять да развлекать, а ночью, само собой, караульную службу нести. И все бы хорошо, если бы не появилась в доме прекрасная фарфоровая балерина.
Василиса молча закатила глаза. Водяной хмыкнул. Русалки проявили искреннее сострадание и неподдельный интерес.
– Одного взгляда на нее хватило на то, чтобы сердце мое было разбито навсегда. Она же ни разу на меня даже не взглянула, а все больше улыбалась тореадору в блестящем расшитом костюме, а тот улыбался ей в ответ. Дни шли за днями, и печаль моя росла и росла, пока не стало мне так горько и безутешно, что покинул я тот дом и отправился скитаться по царству. И нигде не было покоя. Уж сколько я дорог исходил, сколько невзгод пережил – а в сердце моем по-прежнему живет и гложет его печаль. Не в силах я забыть прекрасную и бездушную балерину, протягивающую руки не ко мне, а к красавцу-тореадору. Вот и решил я, что лучше мне на дне озерном дни свои закончить – потому, как не в силах я смотреть на счастливых влюбленных, не в силах радоваться солнечному свету и зелени лесной. Вот и попросился я в подданные к Водяному.
– Такая вот история, – вздохнул Стойкий оловянный солдатик и замолчал.
Василиса тоже молчала, не зная, чем помочь в таком деле – в диковинку ей были все эти сентенции и страдания.
Никакого преступления здесь и в помине не было, а было только разбитое сердце Стойкого оловянного