– Заткнись уже, – проговорил белобородый Колдун. – Не то на твои вопли все окрестные волки сбегутся. Рана плохая, но болеть пока не будет. Помучаешься ещё.
Казалось его тело полностью утратило чувствительность. Низовский словно парил на легчайшем облаке. Глупейшее из желаний вдруг посетило его в такой ответственный момент: захотелось вспорхнуть над верхушками заснеженного леса, посмотреть, каков же он сверху, этот грешный мир. Хотелось сделаться пилотом. Нет! Рукотворные крылья слишком быстры. А Низовскому желалось плавного парения. Обернуться бы чернокрылым вороном иль белоснежным облачком, мельчайшею снежинкой, наконец. Низовскому необходимо посмотреть, что творится окрест. Может быть, в последний раз.
– Куда ты правишь?
– На Муравский шлях.
– В Семидесятское везёшь?
– Да.
Собеседники замолчали, и некоторое время Низовский слышал лишь скрип полозьев и звяканье сбруи.
– Низовский очнулся.
Это о нём! И говорит точно Табунщиков. Низовский хотел окликнуть его, но горло могло издавать лишь надсадные стоны.
– Он очнулся, – повторил Красный профессор.
– Нет. Он так и будет засыпать и просыпаться. Он плохо понимает, что произошло.
Ему показалось или Табунщиков рассмеялся? Похоже, он, Андрей Давидович Низовский действительно слабо осознаёт происходящее.
– На Муравский шлях в такую погоду? – продолжал Табунщиков. – Не хочешь выбрать дорогу покороче? Пурга поднимается.
– Мне надо доставить вас в Семидесятское живыми.
– Переживаешь за меня? – спросил Красный профессор.
– Нет. За деньги переживаю. За таких, как ты, полагается награда…
Сани катились ровно. Низовского и Табунщикова неизвестный возница укрыл чем-то тёплым и тяжёлым. Низовский попробовал пошевелиться. Острая боль пронзила всё его тело от пяток до макушки, но горло сдавил спазм, и он не смог завопить. Насколько серьёзна его рана? Ах, он ничегошеньки не понимал в ранах, но чувствовал на теле тугие пелены. Руки-ноги вроде бы и свободны, но пошевелить ими невозможно. Под усыпляющий скрип полозьев Низовский снова провалился в небытие.
Сколько времени