– Матвей?
– Да. Матюха Подлесных. Это им пугал нас фашист. В каком-то смысле мадьяр прав. Матюха действительно пугало. Я знал его ещё по дореволюционным временам. Мы вместе служили в Павловке, у Волконского.
– Тот самый Волконский? Внук декабриста?
Вот Октябрина почему-то заволновалась. Дался ей этот Волконский! Гнилой аристократишко!
– Да, – отвечал Родион Петрович. – Если помнишь, до революции и я, и твоя мать работали в его имении. Там мы и познакомились.
– Я помню. Мама рассказывала… И с Матвеем Подлесных там познакомились?
– Твоя мать знает не хуже меня, что Матвей Подлесных дезертир и расстрига. Он ушёл воевать, когда мне было четырнадцать лет. Я плохо помню его.
– Значит, он не колдун и мадьяр соврал? – спросил Лаврик.
Пык-пык-пык – копыта кобылы погружались в неглубокий пока и рассыпчатый снежок.
– Матвей Подлесных дезертировал из царской армии. Просто ушёл из полевого лазарета под предлогом тяжёлой контузии. Что ж, вся последующая его жизнь подтверждает – контузия действительно была тяжёлой. А с властью рабочих и крестьян – с нашей властью – Матвей Подлесных так и не сумел найти общего языка. Когда экспроприировали имущество из усадьбы Волконского, Матюха сумел урвать своего. Но барское добро впрок ему не пошло.
– Но потом-то его, кажется, вывели на чистую воду, – рассеянно проговорил Низовский.
– А я слышала, что князь Волконский был неплохим человеком, – вставила свои пять копеек Октябрина. – Просто старик плохо разбирался в классовой борьбе…
– Это ты с голоса матери поёшь, – прервал дочь Табунщиков. – Князь действительно был уже очень стар в тот момент, когда свершилась воля пролетариата. А Матвей Подлесных был первейшим человеком в банде Антонова – пригодились нажитые в царской армии навыки.
– По слухам, он был георгиевским кавалером, – сказал Низовский. – Я был в цирке в тот день, когда он отрекался…
– В цирке? – изумилась Октябрина. – Так он ещё и циркач к тому же? Многогранная личность!
– Многогранная личность много красных бойцов положила, – продолжал Табунщиков. – Тухачевский назначил за его голову большую награду. И я его словил. Сам видел, как Матвей под дулами красных винтовок грыз землю, умоляя о пощаде.
– И что? Судя по всему, его пощадили? – спросил Ромка.
– Советская власть – самая справедливая власть в мире! Раз пощадила, значит, он того стоил! – воскликнула Октябрина. – Так что же случилось в цирке?
– Там Матвей отрекался от веры в Бога, – задумчиво проговорил Низовский. – Это был настоящий цирк с полётами и разными чревовещательными фокусами. Он странный, этот Матвей Подлесных. От той, давней контузии, будто видения у него…
– Галлюцинации, – подсказал Ромка.
– Тогда, в цирке, он сильно народ перепугал. Многих потом в волосной отдел чека вызывали. Велели не трепаться под страхом… – Низовский осёкся, глянул на Табунщиков и продолжил совсем уже в другом тоне. – Это в двадцать седьмом