В этом контексте уместно вспомнить о феномене убыстрения времени. Думается, практически каждый из нас знаком со следующим психическим фактом: в детстве течение времени является существенно более медленным, нежели во взрослом возрасте. И чем взрослее становится человек, тем быстрее течет для него время. Отчего это так?
Можно предположить, что человеческое время – это «функция эго» как аппарата приспособления субъекта к внешнему и внутреннему миру. Чем в большей степени человек начинает чрезмерно контролировать себя и среду вокруг себя в интересах «мира сего», тем в большей степени он выпадает из потока бытия, тем в большей степени выраженным становится разрыв его трансцендентного единства с Другим (Богом и другими людьми).
А разрыв единства – это, как мы понимаем, «маленькая смерть», это – дискретность в движении жизни. Время, как психический факт и обозначает эту дискретность, этот разрыв. И чем в большей степени индивидуум подвержен жажде «сверхконтроля» и одновременно подчинен хаосу, тем быстрее течет для него время.
В таком случае он ненавидит и свое «я», и «я» Другого, и саму жизнь, ведь она приносит ему боль без утешения. Боль, в той или иной степени, так или иначе, переживаемая каждым.
Великий русский ученый А.А Ухтомский писал: «Так вот, это болезненное гораздо ближе к нам, здоровым, чем мы думаем!»31.
В свое время американский психолог Д. Боулби32, а затем его последователь М. Эйнсворт33 разработали теорию первичной («ранней») привязанности.
Взаимодействуя с Другим (материнской фигурой), младенец формирует с помощью этого образа внутреннюю и внешнюю «базу» для развития своего «я», в результате чего формируется первичная привязанность, на основе которой развивается сеть иных привязанностей человека. Привязанность может быть безопасной (надежной), негативной и избегающей (иногда выделается еще хаотическая привязанность). При надежной привязанности ребенок (равно как и взрослый человек) способен выдержать негативные стороны бытия, например, разлуку с матерью (со значимым Другим), сохраняя ее образ как «базу» внутри себя. Встречая мать после расставания, такой ребенок вспоминает ее и радуется встрече. В случае же недостаточно надежной привязанности (и, соответственно, структуры «я»), но, все-таки, более или менее здоровой связи с Другим, ребенок проявляет агрессию к вернувшейся матери (значимому Другому).
Так он прорабатывает свою боль, ибо агрессия – этоспособ коммуникации. Хуже дело обстоит в тех случаях, когда слабость «я» (и/или душевная боль) столь велика, что наглухо замораживается внутри. Тогда привязанность становится избегающей, якобы «равнодушной». В этом случае ребенок убегает от возвратившейся к нему матери, страшась пробудить внутри боль и стараясь «не узнать» ее (и всё то же самое повторяется вновь,