Крымский проект – от взлета до падения – не просуществовал и полутора десятков лет. Закончилось же все очень печально: судами и расстрелами сотрудников «Джойнта».
После войны о еврейских колхозах больше не вспоминали.
10
Много лет спустя, когда Леонид Вишневецкий вспоминал раннее детство, ему казалось, что одним из первых услышанных им слов была фамилия Михоэлс90, хотя, очевидно, быть этого никак не могло. В январе сорок восьмого, когда Соломона Михоэлса убили в Минске, инсценировав наезд грузовика на улочке бывшего гетто, Лёнциню не было и года. Скорее всего, про это убийство, знаковое, символическое, чуть ли не ритуальное – Лёня точно помнил, что от отца – он услышал значительно позже. И даже, скорее всего, вовсе не ему папа рассказывал…
…Но вот что Лёня запомнил совершенно точно, на всю жизнь, так это папу, когда тот возвращался с работы. Вид у папы был очень усталый и взгляд потухший, виноватый, словно он в чем-то провинился и просил прощения у Лёнечки.
Лёнечке года четыре было или пять… В то время папа особенно был нежен с сыном, подолгу гулял вечерами и даже согласился соорудить парусный корабль, хотя строить корабли папа совершенно не умел и при первом же спуске на воду плоскодонное странноватое чудо перевернулось в корыте.
Лёнечке казалось, что папа хотел запомнить это время и чтобы Лёнциню тоже запомнил, навсегда, словно что-то могло случиться, будто папа ждал беды. Боялся, что эта жизнь, прекрасная, казалось Лёнечке, хотя – куда уже, нелегкая была жизнь, с очередями, нищенская, в постоянном страхе, но это – у других, а Лёнечке казалось: прекрасная, – так вот, папа словно боялся, что эта жизнь может в любой миг оборваться. Бывало, на глаза у папы наворачивались слезы или он о чем-то очень сильно задумывался. Так сильно, что на мгновение забывал о Лёнечке, и думал о чем-то совсем другом, своем, печальном.
Папы давно не было в живых, когда Леонид Вишневецкий пришел к выводу, что это было время «дела врачей» или казни членов Еврейского Антифашистского комитета. Как раз примерно в те же дни сослуживец сказал маме: «Я вместе с вами в Джойнте не работал», а дедушка по многу раз за день восклицал: «Не может быть, чтобы Перец Маркиш»91 или «Не может быть, чтобы Лев Квитко»92. Но чаще всего дедушка восклицал: «Не может быть, чтобы Лина Штерн»93. Про Лину Штерн, первую женщину-академика, в то время ходили легенды, будто она работала над проблемой бессмертия и будто сам Отец народов ее пощадил, то есть ее не расстреляли, как других94, а дали всего три с половиной года и еще пять лет ссылки, – потому что вождь надеялся, что она разработает препараты, которые продлят ему жизнь. Хотя, скорее, тут другое – Лину Штерн, многие