Тьфу ты, елки!.. Это же Сергей Викторов собственной нетрезвой персоной! Обмывал, видать, продажу леса, устал и зашел к нему передохнуть!
«Напилася я пья-а-а-ана-а, не дойду я до до-о-о-ому!» – вдруг назойливо зазвучала, завыла в ушах невесть откуда исходившая песня.
Ты, Серега, можешь петь, или спать, или ино что, но ноги-то мои уже затекли!
«Слезь, пожалуйста!» – по-хорошему попросил друга Кошелев. – «Ляг по-человечески и дрыхни хоть неделю!»
Сергей Викторов, развалившись, как бегемот на лежке, молчал и все так же больно давил на голени готового расплакаться батрака.
«Да встань же ты, кабанюра полосатый» – вне себя вскричал Кошелев и принялся кулаками молотить по мягкому, раскисшему от водки лицу спящего магната.
Но что это? Подлая дрянь Викторов под градом уничтожающих ударов все так же безмятежно улыбался и пускал хмельные пузыри, а Кошелев взвыл еще громче – теперь уже от острой боли в скрюченных пальцах. Наглая рожа пьяного лесопромышленника только с виду была рыхлой. На деле же карающие кулаки Кошелева будто молотили по токарному станку, ушибаясь и ранясь о выступающие грани и острые углы.
…От жгучей боли в избитых кистях Дмитрий Кошелев пришел в себя. Некоторое время он с удивлением созерцал мотавшуюся перед самым носом чью-то руку с окровавленными пальцами, медленно, но остервенело молотившую по раскрытому в страшной наготе замасленному мотору.
Лишь только захлестнувшая сознание невыносимая боль подкинула Кошелеву подсказку, что эти ободранные кровоточащие пальцы – его собственные. Он немедленно прекратил самоистязание, однако ему мучительно захотелось вновь кромсать кулаком все, что попадется – до такой степени затекли и болели ноги пониже колен.
Кошелев с томительным предчувствием перевел глаза вниз – и сразу крепко стиснул воспаленные веки.
Вот так, буднично, обыденно, тихо и спокойно сходят с ума.
Ноги Кошелева пониже колен были придавлены неуклюже, грузно навалившимся Сергеем Викторовым.
Как… ой, как… как же это прозывается-то… ой-ой… дежавю?.. Нет, это вроде о другом… а это… это…
А это – материализовавшийся кошмарный сон. Что, в конечном итоге, и есть сумасшествие.
В голове Кошелева гудели и с грохотом перетирали обрывки мыслей громадные корявые жернова. Он с удовольствием пролежал бы вот так, закрыв глаза, вечность, если бы не усиливающаяся с каждой секундой боль в неловко подвернутых ногах.
Это обстоятельство вынудило готового расплакаться Дмитрия вновь разлепить веки и глянуть вниз.
Викторов по-прежнему недвижимо лежал поперек голеней Кошелева в каком-то неестественном, изломанном положении,