В одной из их бесед в пустом кабинете (их было мало, Евгения Семеновна не хотела подчеркивать, что как-то выделяет Тихона, поэтому общались они, как правило, вне школы, даже когда она перестала вести уроки у его класса) она рассказала ему многое. Почему выбрала именно эту профессию (он никогда бы не подумал, поразительно), чем она увлекается (тоже неожиданно). А постепенно вырисовался ее образ, образ мудрой, доброй, внешне простой, но в то же время и особенной женщины, которая обожала литературу и верила в предзнаменования. Тихон ни с кем не хотел делиться сокровенной информацией, поэтому не говорил об учительнице даже с мамой.
Работа. К ней можно было приступить уже с понедельника, и это воодушевляло Тихона. Наконец от него хоть что-то зависело.
– Уже пришел? – Сварливый голос бабушки был первым, что услышал мальчик, открыв дверь в квартиру.
Болезнь сделала и без того непростой характер Елены Анатольевны невыносимым. Она постоянно бывала недовольна, злилась, периодически напоминала каждому, чем он ей обязан и почему должен прибегать по первому ее зову (хотя все и так прибегали).
– Разогрей суп, – скомандовала она коротко, стоило Тихону расшнуровать кроссовки.
– Сейчас, бабушка, – негромко произнес он. – Как ты себя чувствуешь?
– Ничего нового. Мне шестьдесят пять, и я не молодею.
Шестьдесят пять – не восемьдесят, хотелось сказать Тихону, но он промолчал. Бабушка отлично знала свой неутешительный диагноз – видимо, объяснение своего недомогание «возрастом» было способом психологической защиты. Она страдала от болей (пока не очень сильных, врачи прогнозировали, что будет еще хуже), но словно считала, что стоит произнести слово «рак» – и образ сильной, несокрушимой женщины тотчас рухнет. Близкие шли ей навстречу, поэтому это слово в доме никогда не звучало. Вполне достаточно того, что до этого оно не раз прозвучало в больнице.
– Суп холодный, – заявила бабушка, едва взяв тарелку узловатыми морщинистыми пальцами.
Тихон отметил, что она выглядит лет на десять старше, чем даже полгода назад. Он хотел бы испытывать к ней жалость, но вместо этого почему-то мечтал сбежать. «Мы никогда особенно не ладили», – напомнил себе Тихон, но совесть это не успокоило. «Я никому ничего не должен», – добавил он, но на сей раз, похоже, ошибся.
Конечно, он был должен. Не только ухаживать за бабушкой – это он делал без нареканий, как спокойно ухаживал бы за любым пациентом хосписа, если бы его попросили, лишь бы только приносить реальную пользу.
Он должен был любить ее. Но не любил. Некоторые посчитали бы это трагедией, а для него неутешительное открытие стало всего лишь витком внутреннего лабиринта. Еще и это,