У меня на уме так и маячит одна навязчивая мысль: может всему причиной все эти входные двери и стены? Хотя вряд ли этот «печёный сорняк»/отрок вошёл бы в дом, не будь этой входной двери… Типичная подрастающая мужская особь рутинезийца.
Но где же мои девочки? Эта мысль укрыла меня сквозящим прохладой, одеялом сна. Но хочу вас предупредить: то, что вижу во сне я, не имеет ничего общего с тем, что видите вы. Мои сны — это действительность и подлинность, которой я питаюсь и в которую, по мере надобности, выхожу. Мне снится то, что занимало мои мысли перед уходом в астрал реальности.
И вот, значит, снится мне:
«Свежесть ворвалась; хочется вскурить чайную розу, пропитанную ментолом. Мы сидим на заднем дворе у Марты, на корточках, а над нами звёздное небо, из которого как будто доносятся крики пролетающих чаек. А мы сидим, мечтаем, вдыхаем полные лёгкие свежести, ещё медленнее выдыхая, – как смакуя реакцию организма на одурманивание свободы духа. Этот, изначально, сладковатый вкус, смешанный с запахом фруктовых ноток, уводит в воспоминания о детстве…
Вокруг пустынная и непробудная ночь, но деревья и все вокруг словно самоосвещает своими приютившимися светлячками свежую зелень недавно пробудившихся листочков почек. Вокруг ни травинки не шелохнётся: эти зелёные гвардейцы своих полей и блюстители тишины всегда вооружены остриём своей игольчатой пики, проникающей в упруго-эфирную, лавандово-масляную ночь. Кроны полуспящих, полубдящих деревьев, похожие на марабу, втянувшего голову в плечи, отсвечивают едва уловимым свечением цвета хаки, что своим плавным переходом подрезает ночь, нежащуюся сном на их овлажненных подушках. Пахнет убаюканной, волшебно изумрудной зеленью почек и ростков. Нам все чудится, слышится, что где-то вдалеке блеют козы или мычат коровы. А мы словно дожидаемся какой-то вести; сидим в экзальтированном всеуслыша́нии, сосчитывая наше сердцебиение как индикатор всякого изменения.
Что же должно произойти и что будет дальше? — мы не знаем, – но присутствует внутренняя убеждённость, что это что-то неминуемо. Кроме нас, никого нет ни в домах, ни на улицах, – только прерывистое блеяние животи́ны, доносящейся с периферии окрестностей и желтые изогнутые усики улиточных фонарей, освещающие пустынные дороги. Напряжённой пружиной привстаём с корточек, подсаживаясь вплотную друг к дружке и ощущаем мягкую, обнимающую бризом, прохладу, которая словно безмолвно напоминает, что мы действительно одни и рассчитывать нам не на кого.
— Марта, слышишь, сверчки зацвирикали и запахло тиной?
— Сверчки, это да-а, они такие лапопусики! – покачиваясь на корточках, с улыбкой на губах, умиляется Марта.
— Марта, но я слышу… бульканье! Этот звук вроде окружает…! –