– Снимки у вас хорошие, никаких отклонений. Это сбивает с толку.
Попробовал пошутить, сказав, что я человек необыкновенный и мне нужна особая мерка, Бест промолчал, не принял шутки. На глазах у меня с ним произошлоло что-то непонятное. Он помрачнел, а я не понимал от чего? Не мог же он из-за этих снимков, тем более, что они в норме, переживать. Может, переживал расставание? Как никак полтора года неразлучно находились вместе, а сейчас он должен был оставить меня в больнице и прийти завтра. Я ошибся. Бест сказал:
– Трудный случай.
Похлопал его по плечу:
– Не принимай близко… Утро вечера мудреннее. Давай попрощаемся до завтра. Тебе на занятиях нужно быть. Поблагодари за меня Ситу-ханум, Баба Махмада. Сита хорошая девушка. И отец ее хороший, правда, с причудами. Очень уж заводной. Поблагодари. Они много сделали нам доброго.
Бест посмотрел на меня. Кивнул головой и повторил, думая о своем: «Трудный случай». С этим ушел, а я остался в палате.
Как-то было необычно остаться одному в чужой комнате, в чужом городе. Нахлынула тоска. Стало противно на душе. Я не люблю себя такого. Хандрить, тосковать – это не по мне. Но сейчас ничего не мог с собой поделать. Когда ты в деле, в работе, в общении, думаешь только о том, что тебя занимает, никаких воспоминаний, особенно тех, что лежат на дне сердца. Так у меня прошли последние восемь лет. Но сейчас эта боль проснулась и поднялась на поверхность. Ничего не мог с ней поделать. Я вспоминал довоенный Кабул, свою семью, родственников, близких мне людей – все живые, все здоровые. Вспоминал и горевал. Долго мучался.
Полегчало, когда мысли перескочили на Беста. Я представил себя на его месте. Ведь юноше, если разобраться, не слаще, чем мне. Он даже в худшем положении, чем я. Будучи как и я на войне, испытав все ее «прелести», он теперь свободный, не спешил возвращаться на родину. Ведь в лазарете он ни разу не заикнулся о возвращении, не попытался связаться со своими родными, хотя такую связь для него мы, конечно, могли предоставить. И здесь, в Лахоре, он не говорил о связи с родными. Что его сдерживало, я не знал. Хотя то, что он хочет домой, для меня было ясно, как божий день. И все-таки почему он не сообщал родителям, что жив и здоров?
Устав разгадывать эту тайну, представил себе, чем может сейчас заниматься наш юноша. Увидел его в доме Баба Махмада, и стало легче на душе. Я видел, как он чинно сидит за столом, потом вместе с Баба Махмадом играет в карты. Или, может быть, вместе с Ситой беседуют перед включенным телевизором, ведя разговор, конечно, про меня. Ох, уж эти дети… Мне стало смешно от их взрослой напускной важности. С этими приятными мыслями заснул.
Утром следующего дня проснулся в хорошем настроении. Сходил, принял душ. Нянечка принесла завтрак. Он был не таким роскошным, как у Баба Махмада, но сытным. Съел его с аппетитом. Потом пришли доктор Вадуд и Мистер. Оба остались довольными, застав меня в хорошем расположении духа. Доктор Вадуд, сев на соседнюю кровать, сказал, что анализы уже готовы. Он сам вчера вторую половину дня провел за изучением