Он на один неуловимый миг понял – в нем сидит бес; и этот бес, увидевший убитого Бога, страшно рассвирепел, понимая, что теперь ему некого будет искушать и некого соблазнять всем золотом мира и красным мировым господством.
Он шептал себе: ну будет, будет, надо бы уснуть, просто соснуть часочек, спи-усни, спи-усни, угомон меня возьми, а может, позвать сестру и попросить у нее капелек валерьяны? Он уже было раскрыл рот, чтобы воскликнуть: Маняша! Маняша! – и тут надвинулось тучей другое видение: он увидел землю.
Свободную, широкую, во все стороны света лежащую землю.
И да, да, он понимал, что эта земля – Россия, вернее, Совдепия, а еще вернее, Эрэсэфэсэр, а если уж совсем точно, то Эсэсэсэр, – этот его Эсэсэсэр раскинулся, как море, широко, и волны бушуют вдали, черные волны земли, и вблизи тоже бушуют, он видел черные холмы, то островерхие, как угольные терриконы, то пологие, как в степи могилы допотопных царей, – и он понял: это освобожденная земля, она свободна. От чего? От кого? «Она свободна от крестьян», – прошептал он сам себе помертвелыми губами, понял: он видит перед собою освобожденную от людей землю – от тех людей, кто ее века и тысячелетия населял, возделывал, пахал, осеменял, кормил и поил, и она, в благодарность тому, кто ее обихаживал, тоже его кормила и поила, и так из рук в руки, из жизни в жизнь передавали друг другу крестьяне и земля свои сокровища: хлеб и отчие погосты, молоко и масло, полевые цветы и деревянные лодки гробов, и рыболовные сети, и плуги и веялки, и цепы и серпы, и косы-литовки, и поленницы дров, и кособокие избы, и вяленую рыбу на нитках меж плах ветхого забора. Он видел все это, и видел черноту земли, взбугренную под его широко стоящими, чтобы не упасть, ногами, – земля была будто бы взрыта ковшом, пласты густой похоронной черноты разбросаны там и сям, и из черной глубины наружу, под солнечный свет, ползут веселые розовые черви, жители земли. А жители, что на земле жили? Где они? Он оглядывался туда, сюда, и никого не встречали его глаза.
Земля разлеглась перед ним, вскопанная, разрытая ковшом, безлюдная, – ни человека, ни ребенка, ни даже старика в гробу, лежащего смиренно, со сложенными на груди лопатами рук. И он напрасно шарил по ней глазами, пытаясь поймать ими, старый прожженный охотник, добычу: хоть одну румяную щеку, хоть одну руку, прислоненную ко лбу козырьком, от солнца. Никого. Люди вымерли. Что ж, и они для того изрядно постарались. Кооперация! Уничтожение кулаков! Он-то, он понимал, что кулак – это и есть простой крепкий русский крестьянин, что умеет работать, умеет от земли взять все ее богатства, все щедрые вкусные россыпи; срезать кулака под корень! изъять из обращения, как темную потертую монету! выкорчевать