Мир все время меняется, бормотал он себе под нос, и отросшие усы его глупо топорщились, как у забытого в прежнем времени фельдфебеля, и щекотали ему щеки, надо бы жене сказать, чтобы аккуратно подстригла их теми маленькими, французскими ножничками, – ах, архипрекраснейшие ножнички, крошечные как стрекоза, куплены в лавке на Пляс Пигаль, может, их изготовили для парижских проституток? Для их прельстительных бровей и крашенных алым лаком птичьих коготков? Он опять весело сотрясался в неслышном смехе. Проститутки коммунизма, политические шлюхи! Да ведь это и Троцкий, и Зиновьев, и ушлый Радек, и Сталин! Да, в особенности Сталин. Только все другие открыты, они все на виду, их продажность за версту можно распознать, а Сталин – это шкатулка с крепким замочком, не разобьешь, по нем никогда ничего не скажешь, какой он на самом деле и что по правде думает. Мозг Сталина был, он это уже понимал, устроен гораздо хитроумнее, чем его мозг, мозг вождя. Мозг Ленина падал из поднебесья убийственным метеоритом, мозг Сталина вилял, трусил по земле, среди палых листьев, уворотистой лисицей. Внезапно он вообразил свой мозг, под крепкой, чугунной черепной костью, невероятной драгоценностью, мятым серым шелком, в перламутровые складки которого завернут клад: нашли в лесу, под дубом, под россыпью желудей, нашла, унюхала чуткая собака, а может, кот Василий Иванович разрыл лапой гущину палой листвы, и кость раскололась по шву, и шелк замерцал, и кто-то осторожный, в резиновых перчатках, ткань развернул, и всем на обозрение предстал сверкающий ком – то ли белое золото, то ли старое серебро, то ли дорогущая платина, то ли, прости Господи, друза горного хрусталя, застывший древний лесной мед. Он зря подумал: «прости-господи», ведь никакого Бога не было и нет. Чужие руки, обтянутые резиной, держали перед ним этот чудовищный, сияющий комок мощной плоти, и вдруг плоть дрогнула, будто была ледяная и вот припекло солнце, и она начала таять, и заструилась сквозь резиновые холодные пальцы, обжигая их горячей горечью, прожигая резину. Через пару минут все было кончено. Чужак стоял молча, протягивая перед собой пустые руки. И Ильичу уже нечем было думать.
Он испугался не на шутку. Закрыл глаза, сосредоточился и стал думать. У него получилось. Это сны, это все сны, шептал он себе и пытался опять хохотать, но хохот из него больше не выходил наружу. Вдруг со стороны, он не понял, сбоку или со спины, навалилось