виден тот,
кто продаст.
Но довольно словесную воду в ступе
толочь.
Отвлекаться нельзя.
К насущным делам,
новостям приступим —
приступом
Зимний
взят,
низложено Временное Правительство,
кто перед нами льстиво витийствовал,
кто жизнь затушёвывал лживой ретушью
отныне стали истлевшей ветошью».
На возвышенье,
парят над залом,
улыбчивы лица,
открыты забрала,
революции речи яростным залпом,
прёт революция минным тралом,
давит буржуев,
попов,
генералов,
слёзы по Каутскому у тихони:
«За что Шингарёва?!
Зачем Духонин?!»
Теперь мы дорогу
новую
торим.
На обочинах слёзы льют крокодилы.
Отправляйтесь в корзину ошибок истории,
возьмите с собой кошельки и кадила!
Били приказы,
были декреты,
и шаг громыхал,
чеканен и кован.
Знамя взвивалось красной ракетою
над новорождённой Россией.
Новой.
Ух, холодрыга!
Охота погреться,
примёрзла нога к нестиранной онуче,
а в груди
оголтело
стреляет сердце.
Время перевалило за полночь.
4.Блок посмотрел – … «Очень хорошо»
На перекрёстках костры коптят.
Догорает номер «Известий».
Петроград – бивуак,
весь мир – это театр,
театр
военных
действий.
Из-за кулис выплывает Улисс,
на дредноуте HMS,
а вот обычный российский министр
натягивает чепец.
Город —
– купиной неопалимой
горит,
буржуям гибель пророчит,
к нему стекаются пилигримы,
изводит чернила неровный почерк.
Ветер на улице снег поволок,
сидит,
согревает кости,
Российский Поэт,
Александр Блок,
к нему идёт Маяковский.
Будто бы скорбью,
согбен
и сгорблен,
греется Блок, над костром нависши,
разрезан тьмою и пламенем облик.
Маяковский позвал его.
Он не услышал.
Тогда подошёл,
ледоколом настырным,
тронул —
– дёрнулся рвущимся швом,
Спросил —
– ответил:
«Горят костры»
и каково? —
– хорошо,
хорошо!
А после застыл сухими костями,
а потом помутнел и скрючился будто:
«Библиотеку…
сожгли…
крестьяне…».
Час Быка наступил, предвещая утро.
Присел Маяковский немного поодаль,
помолчал,
а всё же сказал, как хотел:
«Жалко, а всё же за годом годы,
сколько