Роман сделал поползновение выйти на кухню, чтобы поставить чай, но Ляля, с размаху швырнув
сумку с книгами на убитый бугристый диван, сказала:
– Не надо, лучше зажги ту свечку – ароматическую, из Индии.
Он проворно вернулся из кухни с коробком спичек в руках и вознамерился поджечь
фитилёк, но Ляля, держа свечку горизонтально и прямо глядя ему в глаза, спросила:
– С какого конца поджигать?
Её активная роль в мизансцене подходила к концу. Осталось нежным жестом извлечь у
него из рук спичечный коробок и швырнуть на пол в угол, а за ним и незажжённую свечку. Он, уже
не колеблясь и не отвлекаясь на условности, ринулся к ней. Оставалась последняя ремарка в
сцене: она, прежде, чем поддаться его страстным поцелуям, всё-таки успела шепнуть, что
совершенно неопытна и у неё никого не было. Правда, она забыла упомянуть, что ей ещё не
исполнилось восемнадцати…
Роман, похоже, пришёл в восторг от её признания – Ляля почувствовала это благодаря
своей женской интуиции, хотя внешне он сдерживал себя и как будто даже притормозил – по
крайней мере, его руки заскользили по её спине медленнее и осторожнее, чем до этого.
– Ты только не переживай, всё будет замечательно. – Голос, который он не стал понижать
до шёпота, звучал тихо, но явственно в абсолютной тишине квартиры, будто ручей в лесной чаще.
– Из нас двоих опыт у меня. Это как в горах на восхождении: важно не только что делать, а когда и
как.
Он аккуратно, стараясь не задевать ее спину пальцами, расстегивал лифчик на её спине,
будто открывая альпинистский карабин. Погружая её лицо в свою бороду и целуя в губы, в
перерывах уговаривал:
– Я знаю, как и что делать там… Тебе не будет больно, не бойся. Только слушайся меня.
Она послушно гнулась в его объятиях, невнимательно реагируя на ласки его рук и поцелуи,
стараясь не стесняться, когда он нежно и в то же время сильно и требовательно стал приникать к
её грудям губами, чуть покусывая соски и вгоняя всё её тело в какой-то вселенский озноб. При
этом она старалась не пропустить того мгновения, когда он войдёт в неё, боясь и ожидая
одновременно. Но он вовсе не торопился – он целовал её, спускаясь всё ниже и ниже, словно Том
Сойер, добросовестно красящий кисточкой забор, и шептал ей какие-то конфетные, чуть ли ни
детские нежности.
Он ласково раздвинул ей ноги в бедрах, и она инстинктивно напряглась, ожидая главного.
Но парень был слишком хитёр и искушён, он совсем не торопился и не нервничал, как нервничал
тогда тот восьмиклассник, с которым она просто целовалась по указанию бутылочки. Роман, снова
придвинув к ней лицо, на котором даже в полумраке старой комнаты пылал румянец, шептал ей
на ухо недосказанности, сопровождая этим несвязным словесным комментарием ласкательные
движения