– Иногда мне кажется, что я не хочу ехать, – сказала мне Селия вечером накануне своего отъезда в Прагу. Белые огоньки гирлянды оплели комнату, точно плющ. Мы сидели на полу в моей квартире, нянча в руках чашки с «Липтоном». Так у нас было заведено.
– Я знаю, – прошептала я, не желая, чтобы она уезжала. – Но ты должна шагнуть в мир. Ты должна увидеть, что он для тебя приготовил. И ты должна сама решить, что хочешь быть там целиком. Все мы будем здесь, когда ты вернешься.
Однако в глубине души я вовсе не была в этом уверена. Я знала, что она уедет и я изменюсь, и все начнет разъезжаться в разные стороны. Возможно, отныне и впредь мы не будем знать ничего, кроме расстояний и расставаний. Трудно было помешать мыслям блуждать между картинками будущего – переезды, вручение дипломов, новые рабочие места, любовь, семьи… Все это могло случиться слишком быстро, глазом моргнуть не успеешь. И все же я сказала ей, что нельзя жить в двух местах одновременно. Она должна выбирать. И вкладываться в это единственное место некоторое время – столько, сколько это «некоторое время» ей позволит.
Через пару недель после начала того семестра прибыл первый дневник из Праги. Она написала на обороте обложки: «Пообещай, что ты никогда не забудешь меня, потому что, если я буду думать, что ты меня забудешь, я никогда не уйду». Однажды мы нашли эту цитату в общежитии, вырезанную на старой деревянной койке. И она, увы, потеряла для нас часть своей ценности, когда мы узнали, что первым сказал эти слова Пятачок Винни-Пуху.
Было нечто особенное в возможности носить Селию с собой и читать о ее приключениях на бумажной странице, а не на экране. Осязаемость дневников брала верх над любой другой формой коммуникации. Она ощущалась иначе, чем текстовое сообщение, иначе даже, чем просто рассказ о случившемся «по горячим следам» при личной встрече. Не было «горячего следа». Не было необходимости докапываться до корней тайн, окружающих нас. Думаю, если когда-нибудь какой-нибудь великий историк доберется до наших симпатичных дневников, он, вероятно, придет к такому выводу: «Этим двоим было ясно очень немногое. Однако они пытались выяснять. Они влюблялись. Они искали Бога. Они любили создавать чудеса из повседневности. Но в первую очередь они подбадривали друг друга и делали друг друга сильнее. И это было самое главное».
В те первые недели сентября я проводила слишком много времени, делая записи для Селии на веранде нашей квартиры. Селия была первым человеком, которому я написала, что моя работа в Манхэттене окажется не совсем такой, на какую я рассчитывала.
Годом раньше пост представителя ООН представлял собой работу с частичной занятостью. Тот, кто служил представителем ООН, одновременно работал преподавателем английского как второго языка в иммиграционном центре на первом этаже дома, где была наша квартира. Когда в должность