Мне нужен был способ сказать любому человеку, с которым я не была знакома: «Эй, может быть, наши колени никогда не соприкоснутся, может быть, мы никогда не углубимся в политическую дискуссию в дешевом баре в Бруклине, но, может быть, тебе нужно знать, что на свете есть кто-кто еще. И у этого кого-то тоже имеются трудности. И этот кто-то желает тебе самого лучшего. И громко подбадривает тебя, пусть даже ты и не видишь вскинутых в воздух кулаков».
Я хотела делать что-нибудь кроме того, что я делала, когда садилась в поезд в окружении других незнакомцев, – то есть вытаскивала телефон и притворялась, что я не здесь, а где-то в другом месте.
Телефон стал способом отгораживаться от окружающих, оставаться в своем собственном пространстве, со своим собственным разговором и своим собственным шумом. По правде говоря, мне становилось еще более одиноко от сознания, что я нахожусь где-то, окруженная людьми, имена которых я могла бы с такой легкостью узнать. Что я сама – просто один человек среди тысяч, который предпочитает то, что происходит на экране, гладенькой белой коробочке с надкусанным серебряным яблочком на задней панели. Я то и дело вытаскивала его, чтобы снова прокручивать ленту, ни на что конкретно не глядя, просто надеясь казаться в этот момент важной, или нужной, или желанной.
Я притворялась, что набираю чей-то номер, и прикладывала телефон к уху.
– Алло!
В трубке – молчание.
– А, это ты, привет! Как у тебя сегодня день?
Молчание.
– Отлично! Да! Давай так и сделаем!
Снова молчание.
– Прекрасно! Полседьмого – супер. Мне нравится этот маленький винный бар… Ага… До скорого!
Я приглашала себя в разные места. Я смеялась ничьим шуткам. Я делала вид, что кто-то где-то ждет меня.
Я проводила добрую долю своих дней в поезде, поскольку жизнь моя разделилась ровно пополам. Половину недели я была среди дошкольников, становясь постепенно экспертом в рассказывании историй и расшифровке воплей четырехлеток. Остальную часть недели я отдавала работе представителя негосударственной организации при ООН, где точно так же рассказывались истории и расшифровывались вопли, хоть в совершенно иной манере.
В те дни, что я проводила в детском саду, я всегда оказывалась там, где была нужна сестре Маргарет. Однажды утром я заменяла заболевшую помощницу преподавателя. Согнав детей в кружок на полу, я уселась поодаль, у стены класса, и наблюдала, как все они учатся произносить звук «с-с-с», который шипел и пресмыкался, точно змеи, прихлебывающие смузи. Возле меня присела другая учительница. Она не произносила ни слова. Руки ее были скрещены на груди.